"Иван Шмелев. Росстани" - читать интересную книгу автора

И когда сказала она ему, крикнула к уху:
- Здесь нам велит жить, дедушка! Ласковый! - старик потоптался и
зажевал губами:
- А-я-яи, бра-атец... а-а-а...
Сновали пчелы, благодушно трубили. Пахло сырой землей и березой, старой
пасекой, разогретым ситцем на бабе и тем пресным зеленым духом, что
набирается там, где много сочной густой травы, прогретой солнцем. Пахло
росистым июньским утром.
И когда шел Данила Степаныч с пасеки, остановился у огорода, поотдохнул
от захватившего его волнения, поглядел и сказал про себя: "Славно растет!"
Смотрел, как сновали по грядам пчелы, залезали в золотые кувшинчики
огуречного цвета - шевелились кувшинчики. Уже обобрали они горохи и все
кружились по редким верхушечным цветам - нет ли еще чего?
"Укропцу-то хорошо бы... к огурчикам-то... Бывало, по краешкам укроп
все...".
Вспомнилось, как свешивались с гряд крупные огурцысемянки, а над ними
черно-золотые зонтики душистого укропа. Захватишь снизу - как крупа
посыплется между пальцев.
Благодатное было лето. Рано и споро росло все, цвело, зрело. Теплые
были росы, густые, слышные. Падали тихие солнечные дожди с радугами. Хороши
были в это лето горохи, огурцы, травы. Орехов была сила, - говорили ребята.
Все сочно и весело смотрело на Данилу Степаныча, точно говорило: "А вот мы!
все те же мы! и тогда, давно, мы - и теперь мы! всегда мы!" Точно
сговорилось все радовать его, показаться казовой стороной.
И когда смотрел на огородик, думал, что маловат он, что надо его
раздвинуть, перетолковать с соседом, взять у него в аренду его половину и
пустить на тот год большой огород: все равно чужое в Москве покупают.
Понасадить капусты, свеклы, моркови, всего... Маку насеять для охоты.
Бывало, в уголушке там, к погребку, мак сеяли: глаза порадовать!...
И нападала на него жадность - сажать, сажать... Думалось, хорошо бы
яблонек хоть парочку посадить - белого наливу, китайских: осыпучие бывают. И
стояла в нем дума не дума - не привык он вдумываться до конца, - а как бы
тень думы невеселой, что поздно. Надо бы раньше, исподволь все завести, и
теперь были бы яблони. А капуста!... И вспоминалась крепкая, с заморозками,
осень. Уже октябрь, уже в кадушках вода пристывала по ночам. Резали в сенцах
капусту, тугую, белую, с хрустом вспарывали вилки, вырезывали кочерыжки.
Откусишь - даже звякнет. С песнями рубили...
За делами в Москве и в голову не приходило, что есть еще дела, которые
ему по сердцу, как теперь вот: взял бы вот лопату и стал копать. А нельзя,
нельзя теперь - и сил нет, и вредно. Было даже любо смотреть, как Степан,
хоть и неумело, выворачивает черную землю с хрустом, сечет розовые корешки,
выкидывает белых хрущей. Пробудилась давняя в нем, от поколений зачатая,
страсть - сажать, сажать, растить.
А издали следил за ним белый Ванюшка, крутил жгутом и драл зубами
пруток, смотрел поверх прутика - строгий дедушка, большой.
Белело что-то за плетнем огородика, с уголка, к избе Семена Мороза.
Пригляделся Данила Степаныч: маленькая девчоночка задрала платьишко, присела
и выглядывает из бурьяна, красная.
- А, ты, какая... расселась!...
И посмеялся, как шуркнула девчонка по лопухам на задворки. Знакомое,