"Иван Шмелев. Росстани" - читать интересную книгу автора

знала, до грудных младенцев, ездила, как праздновали престол, то в Шалово,
то в Маньково, то в Черные Пруды, - не теряла родни. Знала много всяких
семейных случаев, кто и когда горел, кто чем помер, кто кого брал и откуда,
кто выделялся. Многие далеко разошлись. Был теперь внучатный племянник в
Сибири, на пароходах, была троюродная внучка выдана замуж за парня из
Горбачева, а теперь очень хорошо живет, - приказчиком он на хорошем месте,
только ехать туда надо две недели, Хива называется.
"Распложается народ, друг от дружки горохом катится", - вспоминались
Даниле Степанычу слова Семена Морозова.
Говорил Данила Степаныч и с Захарычем, который все кланялся ему и
называл "батюшка-братец", побаивался все, а ну-ка не позволит ему доживать
здесь - летом в сарайчике, на задах, а зимой - в доме. Очень все беспокоился
Захарыч, как принялись ставить дом, - рассказывала Арина. Данила Степаныч
успокоил и велел жить без сомнения: места не пролежит, хлебом не объест. И
все видел, как Захарыч робеет при нем, когда зазовут его пить чай в горницу,
пьет чашку с одной изюминой и все старается услужить: то медку пообещает
скоро припасти, то чай похвалит, то вспомнит, как его зять любил, "сресаль".
И когда рассказывал про слесаря, плакал.
- Бывалыча... побывает когда из Москвы... к покосу... - рассказывал он
и моргал красными, без ресниц, веками и уже ничего тогда не видел: сахар по
столу нашаривал и мимо блюдечка наливал, - все калачика... а то сахарку
хунтик...
Часто говорил про сахарок и про слесаря.
Узнал Данила Степаныч, как все собирался слесарь, Иван Арефьич, жену к
себе выписать, все хорошего места дожидался. И Софьюшка все ждала и обещала
Захарычу по три рубля высылать. А не вышло - пропал слесарь безо всякого
следа вот шестой год как... А смирный был.
Окликнул Данила Степаныч Захарыча - пчел боялся, - не услыхал старик:
совсем глухой был, да еще пчелы мешали. Смотрел Данила Степаныч, как накрыл
старик улей, как пошел к березе, перекрестился и поцеловал на березе черную
дощечку. И узнал он эту дощечку: Зосиму и Савватия, пчелиных покровителей.
Каждый шаг, каждый день точно на радость ему сговорились открывать хорошее
прошлое. В это утро вот вспомнил он образок, который висел с давней поры на
пасеке, на проволочном ушке, на гвоздочке в березе. На зиму его уносили во
мшаник. Сколько раз он и сам, бывало, целовал эту иконку, на которой стояли
два старца, а за ними церковка с главками. Хорошо помнил и хлопотливый гул
пчел в солнце, росе и зелени, и золотистую ворохню у летков, у пупков колод.
Полвека не останавливается работа. Полвека все то же.
- Захарыч!
И опять не слыхал Захарыч, выбирал из головы, над ухом, запутавшуюся
пчелу. Все то же. Все так же, бывало, и дед Софрон.
И тут увидал Данила Степаныч лоскутное одеяло на плетне и
выглядывающего светловолосого мальчишку в белой рубашке. Мальчишка смотрел
на него из-за колышков прясла, выглядывал одним глазом, прячась за колышек.
Поманил его Данила Степаныч палкой, но мальчишка совсем укрылся за одеяло.
Тут услыхал Данила Степаныч молодой бабий окрик:
- Поди, Ванюшка! Данил Степаныч зовет, поди...
И тут увидал Данила Степаныч в пролете плетневого сарайчика молодуху в
белом платочке и голубой баске. Кланялась ему. Кто такая?
- А ты кто ж такая? - спросил он, подымая палку.