"Иван Шмелев. Росстани" - читать интересную книгу автора

Давно было... А там еще и теперь стоят ветлы, и можно собрать мужиков
праздником, ловить рыбу, накупить коньяку и рому, можно позвать Хандру, и
будет он играть... А жид тот помер уже...

VI

Подсолнухи на грядке вытягивались, выравнивались, ширились. На огороде,
за погребами-соседями, черные гряды сплошь затянуло сочными огуречными
плетями, и стоял там, когда ни взгляни, как будто старый ХандраМандра,
рваный и кривобокий, распялив руки. Поставили его с весны - для гороха, и
будет стоять так до осени - в огурцах.
Тих и тепел был май, тепел был и июнь, с тихими дождичками. Старый
огород, лелеемый теткой Ариной, все еще был в силе, густо зацвели шершавые
огуречные побеги, и исстари облюбованный горох оперился и пышно завился
вокруг хворостин веселой зеленой рощицей.
Полюбил Данила Степаныч день за днем примечать, как в огороде день ото
дня прибывает желтого цвету, а на горохе виснут лопаточки. Полюбил
захаживать и на пасечку, позади огорода.
Маленькая была пасечка, старенькая, колодная. Всего только пять
дупляков стояло, накрытых дощечками с кирпичиками, потрескавшихся и кой-где
стянутых ржавыми обручиками и сбитых жестянками, - давние счастливые ульи.
Когда-то, еще при покойном деде, на лаврухинской усадьбе была лучшая пасека,
в сорок колод, и приходили из округи за удачливыми роями - благословиться к
почину: удачлив был дед на пчелу, хорошо знал пчелиную повадку. А теперь
оставались поскребушки: переводиться стала пчела. Но эти уцелевшие пять
колод для Данилы Степаныча были не пять колод, а давний пчельник, в березках
и рябинках. Только из берез-то оставалась одна-одинешенька, старая-старая,
без макушки, да были еще поспиленные ветлы да обраставшие горьким грибом
пеньки рябин. А когда-то всю пасеку освещало на закатах с пышных рябин
красным горохом.
Как-то теплым июньским утром тихо прошел Данила Степаныч на пасеку. И
что же увидел! Увидел своего деда Софрона. И рост такой же, и голова
белая-белая, без лысинки, и повыгоревший казакинчик, в заплатах под
рукавами. Стоял дед в росистой траве по колено, над дупляком, оскребал верха
в буром гудливом рое, как дед Софрон, бывало, поутру. Конечно, это не дед
Софрон был, а так похожий на деда двоюродный брат по матери, глухой Захарыч,
который жил у Арины: пришел из Манькова, из пустого двора, помирать на
людях. Знал Данила Степаныч, что живет Захарыч у Ариши, как в богадельне,
что внучка его, одна живая душа из семьи, выдана была в Шалово и теперь едва
держат ее в мужниной семье, а муж, слесарь, пропал без вести, когда была на
Москве смута.
Когда жил в Москве Данила Степаныч, за всякими делами и своей семьей
все перезабыл, как и где кто живет из родных и свойства. Точно и не было
никого. А как стал жить здесь, стал вспоминать. Оставалось еще родни. Вот
двоюродный брат Захарыч, вот еще какая-то Софьюшка есть, внучка Захарыча, и
ему тоже вроде как внучка, какие-то еще племянники внучатные, дети
троюродной сестры, которая теперь монахиней где-то или уже померла, -
гармонисты, играют на посаде в трактирах. А в Шалове - крестник, теперь
сильно разбогатевший, Василий Левоныч Здобнов.
На свободе, за самоваром, разобрали они с Ариной всю родню. Она всех