"Андрей Валентинович Шмалько. Флегетон " - читать интересную книгу автора

Все так, но оставлять в прикрытии поручика Дидковского было нельзя, и
вовсе не потому, что он был моим приятелем, как шептали все вокруг, и я его
берег пуще прочих. Просто, поручик Дидковский был уже не тот, что полгода
назад. Попросту говоря, сломался.
В общем, как бывает. Храбрый офицер, воевавший не один год и не
кланявшийся пулям, вдруг начинает проситься в тыл, ошивается в лазарете,
рвется во второй эшелон. Те, кто помоложе, ну хотя бы штабс-капитан Дьяков,
склонны видеть тут чуть ли не трусость. Поглядели бы они на поручика
Дидковского в июне 17-го под Ковелем или годом позже под Екатеринодаром, и
охота болтать ерунду тут пропала бы. Это не трусость. Еще на германской мы
называли это "Ангел пролетел". Тот самый Ангел, что прилетает рано или
поздно за нами всеми. Просто перед некоторыми он появляется раньше, и они, в
отличие от нас прочих, мнящих благодаря Божьей милости себя бессмертными,
уже знают, что они смертны. И знают, что им осталось недолго.
Поручик Дидковский сломался после Волновахи. Тогда, в самом пекле,
когда этот бес Билаш, его махновское превосходительство бандитский
фельдмаршал размазал по закаменевшей донецкой земле нашу третью роту и
прижал к терриконам оставшиеся две, поручик Дидковский сутки не отлипал от
пулемета; и в том, что Якову Александровичу, прорвавшемуся к нам со своим
корпусом, было еще кого спасать, немалая его заслуга. Тогда о его трусости
никто не болтал. А днем позже, когда Билаша мы все-таки отбросили и даже
погнали на юг, поручика Дидковского было не узнать. Я-то понял сразу, в чем
тут дело, и не отпускал его с тех пор далеко от себя. А сломала его
окончательно, конечно, смерть прапорщика Морозко, Татьяны Николаевны, нашей
Танечки, в которую он... Или с которой он... Впрочем, теперь это уже не
имеет никакого значения.
Танечка прошла с нами все, - и чернецовскую эпопею, и Ледяной забег, и
Кубанский анабазис, и бои в Донбассе, и Волноваху. Мы берегли ее от пуль, но
от воспаления легких спасти не смогли. Мы похоронили ее за неделю до Токмака
в безымянном хохлацком селе, сорвав предварительно с ее шинели погоны, чтоб
проклятые пейзане не сообщили антихристам, что тут похоронен офицер. Ее
солдатский Георгий я отдал подполковнику Сорокину. Еще год назад его
коллекция вымороченных наград вмещалась в коробке из-под леденцов
Жевержиева, а сейчас он набил ими свою полевую сумку чуть ли не доверху.
Теперь уже не установишь, где чьи, да и к чему? Сегодня в его сумку
перекочевала скромная красная ленточка - "клюква" Сени Новикова.
Да, на поручика Дидковского надежды было мало, химик и сельский учитель
были незаменимы, мне было приказано жить дальше, - значит, оставаться выпало
подпоручмку Михайлюку. Я отозвал его с правого фланга и приказал отобрать
двадцать нижних чинов по его выбору. Это все, что я мог сделать. Ему
оставалось двадцать человек, пулемет и полный цинк патронов.
Подпоручик Михайлюк всегда был гусаром, недаром покойный генерал Марков
постоянно ставил его в пример. А между прочим, понравиться генералу
Маркову - это было нечто другое, чем понравиться, скажем, нашему
Фельдфебелю. Генерал Марков знал, как должно воевать. И как должно умирать,
знал тоже. Поэтому подпоручик даже не мигнул, когда я сказал ему о полном
цинке патронов. Вернее, нет, он как раз мигнул, точнее, подмигнул мне и
потребовал впридачу пачку "Мемфиса". Он знал, что просит: я носил в полевой
сумке нераспечатанный "Мемфис" - чтобы покурить напоследок. Я вынул из сумки
"Мемфис", сунул подпоручику Михайлюку и, не оглядываясь, пошел распоряжаться