"Андрей Валентинович Шмалько. Флегетон " - читать интересную книгу автора

об отходе.
Все оказалось даже хуже, чем я думал. С нами было восемь
тяжелораненных, которых нельзя было эвакуировать в такой мороз; вдобавок,
подполковнику Сорокину стало совсем плохо, и он присоединился девятым к этой
компании. Штабс-капитан Дьяков презошел самого себя и выволок откуда-то
из-под земли три подводы вместе с возницами, но мы оба знали, что до
Мелитополя довезем немногих. Впрочем, вариантов не было: оставлять кого-либо
чухне мы не имели права.
Мы вышли из Токмака минут за десять до того, как пушки краснопузых
вновь рявкнули и жидо-чухна полезла на приступ. Уже на околице меня догнал
связной от подпоручика Михайлюка и сообщил, что все в порядке и за
подпоручика можно не волноваться. Связной сунул мне какую-то тряпицу,
козырнул и сгинул. Я сунул тряпицу в карман и только потом, сообразив,
развернул ее. Что ж, подпоручик Михайлюк помнил наши традиции: у меня на
ладони лежали его Владимир четвертой степени - такой же точно, как у меня -
и знак Ледяного похода. Оставалось все это приобщить к коллекции
подполковника Сорокина. Я нашел в его подводе тяжелую полевую сумку и бросил
в нее очередную лепту.
Мы уходили быстро, а сзади весело стрекотал пулемет подпоручика
Михайлюка. Нас настиг все же пяток снарядов, что стоило нам троих нижних
чинов, скошенных наповал одним взрывом. Шестой снаряд - последний -
разорвался совсем рядом с дорогой, нас бросило на промерзшую землю, я крепко
ударился головой, поручика Успенского забросало мерзлыми комьями, и на
минуту от его междометий небу стало жарко. Потом мы вместе стали поднимать с
земли поручика Дидковского, которого, как нам показалось, слегка оглушило.
Мы трясли его, стараясь привести в чувство, а он не откликался и становился
все бледнее. Подбежал штабс-капитан Дьяков, волоча наш аптечный сидор, и
начал извлекать из него чуть ли не английскую соль, но поручик Успенский уже
все понял и, отстранив склянку, чуть повернул голову поручика Дидковского в
сторону. Нам все стало ясно. Осколок, маленький, не больше булавочной
головки, аккуратно вошел в левый висок. Прошел сквозь волосы, поэтому мы в
первые минуты и не сообразили. Ангел не зря предупреждал Володю Дидковского.
Кажется, я не удержался и ляпнул какую-то несусветную глупость вроде "не
ушел", но никто меня, ясное дело, не слушал.
Надо было спешить. Штабс-капитан Дьяков - теперь он был старшим -
скомандовал, и мы уложили Володю на обочину, укрыв шинелью, с которой
предварительно содрали погоны. Этот ритуал мы разработали еще во время
Ледяного марша. Окрестные пейзане обычно хоронят вот таких, оставленных.
Пусть не сейчас, пусть ближе к весне. А вот ежели найдут офицера, то могут
отдать краснопузым, в агитационных, так сказать, целях. Любят они это. Лавра
Георгиевича несколько дней возили по Екатеринодару, а потом устроили свое
жидо-комиссарское аутодафе. Поэтому пусть Володя лежит тут без погон и
документов. И пусть простит нас за то, что мы ничего не можем поделатьс
закаменелым таврическим черноземом.
Мы уходили на запад, а в оставленном Токмаке все еще что-то гремело, и
долгими очередями бил пулемет подпоручика Михайлюка. Я был уверен, что за
пулеметом был он сам, - он любил стрелять длинными очередями в упор,
расходуя патроны без счету, за что вечно получал от меня на орехи. Ну теперь
он, стало быть, дорвался. Теперь было можно. Мы уходили все дальше, и гул
боя постепенно затихал. Едва ли подпоручик и его двадцать гвардейцев