"Андрей Валентинович Шмалько. Флегетон " - читать интересную книгу автора

Ладно, Бог с ним со всем. Вернусь к дневнику.
Да, следующая атака красной чухны должна была быть последней. Но чухна
что-то долго возилась, и тут вестовой позвал меня в штаб. Там уже был
штабс-капитан Дьяков, а бледный, едва державшийся на ногах подполковник
Сорокин радостно тыкал ему обрывок телеграфной ленты. Когда я появился на
пороге, обрывок был предъявлен и мне. Это был наш пропуск в новый, 1920 год:
штаб корпуса разрешил нам отступать на Мелитополь, и мы имели шанс дожить до
первого января. Правда, не все...
Мы переглянулись с подполковником Сорокиным. Ситуация была проста до
глупости и даже не нуждалась в обсуждении: у краснопузых покуда не было
конницы и мы вообще-то имели шансы оторваться, ежели, конечно, вынести за
скобки их тачанки. Но в любом случае, у Токмака надо было оставлять заслон.
Не менее взвода и обязательно с офицером.
Штабс-капитан Дьяков был уже мысленно в Мелитополе, а то и в
Карасубазаре, где его ждала семья, поэтому нам пришлось немного растормошить
его и предложить высказать свое мнение. В первую секунду он, наверное,
решил, что арьергард поручат ему, и смотреть на него в эту секунду было
неприятно. Умирать, безусловно, никому не хочется, но еще через мгновение
штабс-капитан Дьяков сообразил, что подполковник Сорокин болен, а
заместителя командира отряда никто в прикрытие не пошлет. Тут уж он
посмотрел на меня.
Я не скажу, что мне было все равно. Просто меня не оставляла странная
уверенность, что этот бой - для меня не последний. Но я уже готов был
вызваться в арьергард - хотя бы для того, чтобы подполковник Сорокин не
подумал напоследок обо мне плохо. В конце концов, меня не ждет семья в
Карасубазаре, а чем Токмак хуже любого другого места в Таврии для
последнего, личного, так сказать, боя, я не знал. Архитектура, конечно,
своеобразная, но того, кто здесь останется, эта проблема скоро перестанет
беспокоить.
Вероятно, подполковник Сорокин меня понял. Он всегда меня понимал и,
похоже, что-то решив, поинтересовался, кто из офицеров остался у нас.
Штабс-капитану Дьякову и мне стало ясно, что мы должны уходить с отрядом.
Едва ли подполковник Сорокин нас пожалел, - просто он знал, что вот-вот
хворь свалит его окончательно, и оба ротных будут еще нужны отряду. А может,
и пожалел, - кто его знает...
У Дьякова лишних офицеров, естественно, не нашлось. У него никогда не
бывает ничего лишнего. Зато всегда есть все необходимое. Правда, взглянув на
меня, он поспешил добавить, что у него осталось трое офицеров; все трое -
молодые прапорщики, а тут требуется кое-кто другой. Это верно. Даже если
оставить здесь всех троих его прапорщиков, красные пройдут через Токмак, как
нож сквозь масло. Стало быть, оставался кто-нибудь из моих.
Я возвращался на околицу, где изредка постреливали в ожидании атаки и,
помнится, думал о том, что честнее и проще остаться здесь самому, чем
оставлять кого-то из тех, кто еще жив и надеется выжить. Но мне было
приказано уходить, и оставалось решить, кому уйти не суждено.
Вероятнее всего, надо было оставить здесь поручика Дидковского. Воевать
поручик умел и сделал бы все как надо. Конечно, поручики Голуб и Успенский
сделали бы все не хуже, но жертвовать ими я не имел права - хотя бы потому,
что оба они могли бы заменить меня, ежели мне не повезет. Они могли, а вот
поручик Дидковский не мог бы.