"Андрей Валентинович Шмалько. Флегетон " - читать интересную книгу автора

быть другом такого человека, как Яков Александрович, почел бы за честь.
В общем, не понравился мне этот полковник, и я попросил слова. Вначале
я сослался на слабое военное образование, многолетнее окопное одичание и три
контузии, попросив покорнейше все сие учесть и только с учетом этих
смягчающих обстоятельств выслушать мои недостойные соображения.
Соображения же были до чрезвычайности просты. У нас три неполные
дивизии без тяжелого вооружения, конфискованного союзничками, а равно и
наших продовольственных запасов, конфискованных ими же. Вдобавок, флот,
вернее, то, что от него осталось, мы не сможем использовать из-за отсутствия
денег на топливо и в связи опять-таки с запретом все тех же упомянутых
благодетелей. У большевиков же в Крыму стоит целая армия; считающаяся
"трудовой", но имеющая легкое стрелковое вооружение, стоит у Сиваша и
ковыряет для господ комиссаров крымскую соль. Большевистский флот, хотя и
небольшой, но, как показал прошлый год, вполне боеспособный, опирается на
наши бывшие черноморские базы, имея, помимо всего прочего, союзником флот
кемалистских мятежников. Да и Крым после зимней "чистки", проведенной
ублюдком Пятаковым и его башибузуками, не способен дать нам даже
минимального пополнения.
И, наконец, даже в случае удачи, красные заткнут с севера крымскую
"бутылку" и повторится прошлогодняя ситуация. Так сказать, дурная
бесконечность в действии.
В заключение меня подмывало высказать предложение о наличии у нашего
командования секретного способа хождения по морю, аки по суху. В этом
случае, да еще с резервом в виде взвода архангелов с огненными мечами можно
гарантировать нашему десанту процентов этак сорок успеха. Впрочем, последние
соображения я придержал при себе.
Сказанного, однако, хватило. Полковник и возразить не успел, как один
из камер-лакеев нашего Фельдфебеля поспешил заметить, что штабс-капитану
Пташникову чрезвычайно милы здешние пляжи и что он ждет не дождется
купального сезона. Признаться, я и не ожидал, что у меня осталось то, что
называют нервами. Во всяком случае, я довольно вежливо предложил автору этой
реплики вместе со мной и, само собой, c его высокоблагородием господином
полковником первой же шаландой отправиться в Крым, дабы разведать все на
месте, а по возвращении рассудить, кто прав, а кто нет. Тут уж надлежало
высказаться и полковнику, но он внезапно в самом примирительном тоне заявил,
что без колебаний отправится в Крым в компании с ветераном Чернецовского
отряда. Это уже было интересно, поскольку свой Чернецовский крест я на
кителе не ношу - он у меня без планки. В общем, как только вся эта ворчащая
свора расползлась, я подошел к нашему парижскому гостю. Дело в том, что я
его не помню у Чернецова, хотя те славные и страшные недели вспоминаю часто.
Чаще даже, чем величайший из великих, Леденящий из Ледяных анабазис.
Оказалось, что полковник, - собственно, тогда он был капитаном, -
все-таки был у Чернецова, но недолго. Под Дебальцевым его контузило, и он
был переправлен в Ростов. Меня он запомнил, а вот я его, к стыду своему,
нет. Тут, по логике, обязана была появиться бутылка, и бойцы за общим столом
должны были помянуть минувшие дни. Но бутылки не оказалось, полковник
спешил, да и пить с ним мне как-то не хотелось. Прощаясь, он глубокомысленно
посоветовал мне не впадать в пессимизм, поскольку великие державы нам
помогут, а большевиков через месяц свергнут разъяренные крестьяне.
Ну да... Помогут... Свергнут... Езжай лучше в Париж, оптимист хренов...