"Андрей Валентинович Шмалько. Флегетон " - читать интересную книгу автора

сковырнется. Но удалец справился, наконец, с конем, поднял руку и закричал
нечто вроде "Здорово, сорокинцы!" Минуту он ждал, думая, вероятно, что в
ответ последует дружное "Здравия желаем, ваше... ", но мы молчали, ожидая,
что будет дальше. Всадник закашлялся, а затем изволил-таки представиться.
Так мы и познакомились с Николя Орловым. Беседа наша была недлинной.
Орлов заявил, что он назначен командиром резерва главкома в Воинке и
потребовал рапорта. Мы молчали, и я минуту-другую раздумывал, не срезать ли
этого народного героя очередью в упор. Очевидно, так думал не я один,
поскольку Орлов что-то почуял, сник, а затем неуверенным тоном заявил, что
на неподчинение он разоружит наш отряд и отдаст под суд. Я начал соображать,
не стоит ли вступить с ним в переговоры, но тут поручик Голуб свистнул,
вслед ему засвистел поручик Успенский, а затем другие, и получилось очень
даже неплохо, будто бы здесь не Сорокинский отряд, а Соловей-Разбойник,
Одихмантьев сын. Сообразив, что за этим последует продолжение, Орлов резво
развернул мустанга и помчал назад в сопровождении своих абреков. Мы ждали.
Через некоторое время в центре села вновь послышались крики, конский топот,
а затем все стихло. Картина прояснилась к вечеру. Оказывается, Орлов, прибыв
в Воинку, послал телеграмму Якову Александровичу с требованием подчинения
себе резервной группировки, а получив отказ и будучи освистан, бросил фронт
и помчался на юг. Кое-где, как выяснилось, ему пульнули вслед, что мы,
собственно говоря и услышали.
А новости шли одна хуже другой. Красные втянулись вглубь перешейка и
штурмовали Уйшунь. Оставленный нами брод у Мурза-Каяш был захвачен сразу -
господин-товарищ Геккер бросил конницу, с налету смел наше прикрытие и
уложил всех, кто не успел скрыться, в мерзлую крымскую землю. А банда
Орлова, совсем озверев, шла прямиком на Симферополь.
Ну вот, приходится закругляться. Нас всех приглашают в штаб по поводу
форс-мажора с нашими вещами.
17 апреля
Вчерашнее разбирательство проходило, так сказать, на высшем уровне.
Присутствовали генерал Туркул, генерал Ноги, несколько штабных полковников и
сам Фельдфебель. Мы с поручиком Успенским молчали и честно изображали
невинных жертв. Зато "дрозды" шумели вовсю, это они умеют. Были помянуты и
покойный Дроздовский, и покойный Туцевич, и Ледяной поход, и Харьковская
операция 19-го. Заодно немало было сказано о тыловой сволочи, напившейся
нашей крови и теперь допивающей, так сказать, остатки. Фельдфебель попытался
было рыкнуть на "дроздов", но умница Туркул встал и заявил, что ежели его
офицеров и боевых товарищей - кивок в нашу с поручиком Успенским сторону -
будут обворовывать или, хуже того, обыскивать, он попросту поднимет всех на
штыки. Кого это "всех", он уточнять не стал, но Фельдфебель как бы случайно
взглянул на генерала Ноги, а тот отвел глаза.
Впрочем, кончилось это самым прозаическим образом. Генерал Ного
изобразил воплощенную добродетель и поклялся, что никто никого не думал
обыскивать, затем Фельдфебель вызвал дежурившего в этот день по лагерю
капитана-алексеевца и вкатал ему трое суток ареста. Мне было жаль капитана,
хотя, признаться, в его власти было не пустить господ белочекистов
обыскивать наши вещи.
После всего этого генерал Туркул отозвал нас с поручиком Успенским в
сторону и потребовал признания во всех смертных грехах. Или хотя бы в одном:
что, собственно говоря "им" от нас надо было. Вопрос застал нас, честно