"Бернхард Шлинк. Сладкий горошек" - читать интересную книгу автора

даже переполнено этими движущимися конструкциями, этими схемами?
Его жизнь в Берлине и Гамбурге как раз и была такой схемой. Какое
отношение имели к нему эти три женщины? Зачем он рисовал картины и строил
мосты? Что это был за механизм, в котором он функционировал вместе с другими
деталями? Механизм фирмы или механизм галереи, планов и проектов Хельги? А
был ли смысл в детях? Что им делать в этом мире? Кто их сюда звал и кому они
нужны?
На Комском озере он стал свидетелем, как маленький мальчик упал с
причала в воду. Мальчик кричал, некоторое время бился в воде и начал тонуть.
Вокруг не было никого, кто мог бы помочь ему. Когда Томас наконец встал со
скамейки, на которой сидел, подбежал к причалу, прыгнул в воду, вытащил
мальчика и тот вновь задышал, то сделал он это лишь потому, что не хотел
иметь неприятностей. Если бы кто-то видел, как он сидел и не встал, и
доложил бы об этом в полицию, тогда прощай жизнь человека в монашеской рясе!

11

Оно так и так случилось. На пути из Комо в Турин он сделал пересадку в
Милане. Двери поезда Милан - Турин автоматически захлопнулись как раз в тот
момент, когда он хотел подняться в вагон. Он отступил назад и тут увидел,
что подол рясы зажало дверью. Он тщетно пытался вновь открыть дверь, дергал
за рясу, бежал, дергая ее, за набирающим скорость поездом, и под конец
вынужден был бежать так быстро, что уже и не пытался вытащить рясу, зажатую
намертво. Он слышал смех пассажиров на перроне, которые не понимали
трагичности ситуации и находили бегущего за поездом монаха в темно-синей
рясе таким потешным. Когда он уже не мог бежать с поездом наравне, то
отчаянно рванулся против хода поезда, надеясь, что ряса порвется. Но тяжелое
сукно выдержало, и поезд протащил Томаса вдоль всего перрона, а потом и по
гравию насыпи рядом с путями. Это продолжалось до тех пор, пока какой-то
пассажир не высунулся из окна поезда и, увидев ужас на лицах стоящих на
перроне и поняв, в чем дело, дернул стоп-кран. Поезд наконец-то остановился,
а Томас к этому времени выглядел как какой-то окровавленный тюк.
Его отвезли в больницу. Когда через несколько дней он пришел в
сознание, врач сказал ему, что позвоночник поврежден и ниже уровня груди все
парализовано. А в Турин-то Томас хотел поехать всего лишь затем, чтобы
увидеть, сохранились ли там еще извозчичьи пролетки и старые клячи, одну из
которых обнимал когда-то сумасшедший Ницше.
В отделении интенсивной терапии все пациенты равны. Томаса перевели в
обычное отделение, это был большой зал с шестьюдесятью больничными койками,
построенный в 1920-е годы как "аварийная" палата на случай каких-нибудь
катастроф, сейчас тут лежали пациенты из низших слоев общества. Было шумно
даже ночью. Солдаты, лежавшие в палате, были уже здоровы, но делали вид, что
больны, потому что в больнице было лучше, чем в казарме, они пили, горланили
и иногда приводили на ночь девок. Днем было жарко, воняло помоями,
дезинфицирующими и чистящими средствами, экскрементами. От кровати Томаса
исходил жуткий запах, он не мог контролировать свои естественные надобности.
Монахини, которым принадлежала больница, пытались помочь "синему" монаху, но
они не говорили по-немецки, а он - по-итальянски. Однажды какая-то монахиня
принесла ему Библию на немецком языке. Он был поражен, сколько жизни было в
этой книге. Но именно поэтому он не захотел прочесть ее всю.