"Александр Шленский. Затычка Ризенбаума" - читать интересную книгу автора

You raise the blade, you make the change,
You rearrange me till I'm sane.
You lock the door and through away the key,
There's someone in my head but it's not me.

Pink Floyd



Когда я погружаюсь в глубокий сон, я чувствую себя как автобус, из
которого вышел водитель. Пустой автобус остается на земле, а в неведомую
высь поднимается таинственный дирижабль, плавно покачивая гондолой, в
которой тоже никого нет. Исчезает мое тело, забывается история моей жизни, а
потом наступает небытие. Впрочем, довольно часто небытие все же не
наступает, потому что взамен исчезнувшего меня появляется что-то другое,
меня ничем не напоминающее. Например, приходят странные животные или
прилетают неведомые птицы. Иногда появляются книги, которые читают сами себя
и перелистывают свои страницы, чуть слышно шурша. Бывает в моих снах небо, в
котором одновременно находятся солнце, звезды и луна, ничуть не мешая друг
другу, а иногда по странным обстоятельствам в мой сон забредают чужие мысли,
потерявшие своих хозяев, - мысли неизвестных мне людей, с которыми я никогда
не встречался наяву. А потом я просыпаюсь - и в момент возвращения блудного
дирижабля обратно на землю, незнакомый странный мир быстро исчезает, и
пустующее водительское место привычного автобуса моих будней вновь занимает
мой старый знакомый - тот, кого я фамильярно называю словом "я", а все
прочие называют моим собственным именем.

В этот раз вместо меня появились горы, которых я никогда не видел ни в
кино, ни наяву. Вершины в облачной дымке, склоны, обильно поросшие густым
лесом и кустарником, ущелья со змеящимся серпантином дорог. Горы становились
все более дикими, каменистыми и неприступными. Появились громадные черные
скалы, потом пещеры со свисающими сталактитами, в этих бездонных пещерах
трепетало многократно отраженное эхо, и тускло блистали слюдяные искры на
каменных стенах. Потом скалы стали осыпаться и складываться в фигуры, как в
компьютерном тетрисе, и под конец они неожиданно сложились в хорошо знакомое
мне огромное здание обкома партии, в котором мой отец проработал двадцать
два года без малого. Последние несколько лет он провел на должности зама
первого секретаря по партийному строительству, а затем по идеологии.

Никогда и нигде в стране не было менее подходящего человека для
пропаганды коммунистической идеологии, чем мой почтенный родитель, кандидат
философских наук, для которого мыслительная деятельность стояла на первом
месте, опережая голод и жажду. Занимаясь изо дня в день обкомовской текучкой
и рутиной, он все же успевал читать дома Гегеля и Фихте по-немецки, Фрэнсиса
Бэкона и Томаса Мора по-английски, а в переводах - Конфуция, Авиценну и еще
каких-то менее известных китайцев и мавров. Докторскую диссертацию по
философии и этике конфуцианства отец писал сам от первой страницы до
последней, хотя вполне мог поручить это дело своей бывшей кафедре и просто
поприсутствовать на собственной защите. Мне, во студенчестве, отец нередко
помогал писать конспекты по марксизму-ленинизму. Я был дотошным студентом, и