"Йозеф Шкворецкий. Конец нейлонового века" - читать интересную книгу автора

- Фу, дурачье! - крикнул он, отталкивая их. В приступе бессмысленной
радости собаки наскакивали словно резиновые. Но только до крыльца. Как
только он поднялся на ступеньки, они утратили интерес и вернулись на место.
Он медленно поднимался вверх по испанской лестнице. Половина двора уже
была в тени, и в хлеву включили свет. Для него наступала вечерняя отрава. Он
взялся за ручку двери и вошел.

Она слышала, как он идет по плиткам передней и открывает кухонную
дверь, и потом его глубокий голос:
- Добрый день! - и восторженный ответ матери:
- Здравствуй, мальчик! - радость глазам, которые минуту назад - она
видела - пялились в пустоту. Иржина уже стояла перед зеркалом, накинув
мохнатую простыню, и стирала с кожи лесной аромат. Она сознавала, что дверь
ванной не прикрыта, и ее правая нога, весь правый бок обнажены, и это как бы
продолжало недавний сон о Норе-Иржине и докторе Гаусманне (последний был
легко заменяем) - продолжало тем, что было совершенно ясно: кузен внутрь не
полезет, и это лишь возможность, которая не свершится и ни в какой сон не
воплотится.
- Иржка, поторопись! Сэм уже здесь! - позвала мать за дверью, и дочь
помещика нахмурилась.
- Сейчас! - отозвалась она, продолжая стирать зеленый аромат с
покрасневшей кожи.
Завернутая таким образом, думала она, я выгляжу не так уж плохо. Если
бы не эта здоровая сельская краснота, лицо не было б таким уж
непривлекательным. Губы у меня красивые, губы... Но это всегда так. Не будь
этой здоровой красноты. Не будь этого живота. Не будь этих ног, как у
рояля... Не будь этой здоровой красноты, не будь этого живота, не будь этих
рояльных ног - не философствовал бы доктор Гаусманн о женских глазах. "Я не
воспринимаю в женщинах ничего, кроме глаз, - говорил он, потому что обедал у
них. - Глаза у женщин - это самое привлекательное", - возглашал он тоном
адвоката по уголовным делам, а Нора целомудренно глотала мороженое, пряча
под своим лиловым, самым привлекательным нарядом грудь как раз на меру
ладони доктора Болвана Гаусманна. О боже! - она в ярости сбросила простыню
на пол, показала себе в зеркале язык и быстро натянула нейлоновое белье. Из
гостиной донесся смех кузена. Еще один болван! Зачем он старается? Почти
голая под халатом, она ворвалась в гостиную, где на нее из кресла уставился
кузен, скучающий до мозга костей, но его глаза и губы, зацелованные этой
шлюхой Иреной Гиллмановой, галантно улыбались.
- Здравствуй, Джорджиана! - сострил он.
- Привет, Семочка! - ответила она, чтобы разозлить его. Он не любил,
когда его так называли, ибо это напоминало о временах, когда он был
маменькиным сыночком, и кое-кто из родственников помнил еще, что его вплоть
до второго класса водили в школу за ручку. Был он вроде слабеньким,
болезненным ребенком, и глупые девчонки всегда над ним подшучивали. Но что
из того - сейчас вырос из него элегантный мужчина в смокинге и любовник этой
ужасной Гиллмановой. Об этом тоже все в родне знают. Католическая ветвь
рода, как всегда, рьяно вынашивает планы спасения его души; тетки,
чередующиеся у Гелленов на чайных приемах, выговаривают тете Гелленовой, но
тетя Гелленова отвечает: "Оставьте его в покое, я не буду ему ни в чем
препятствовать; мне тоже нелегко это видеть, но он любит ее, нет смысла его