"Йозеф Шкворецкий. Конец нейлонового века" - читать интересную книгу автора

поддакивала, но глаза, подобно маятнику, упорно сновали туда-сюда, то и дело
встречаясь с глазами Сэма. Но - черт побери! - надо же случиться, что именно
сегодня он обязательно должен быть наверху, не может выйти из трамвая и
тащиться за нею по Смихову, куда-нибудь до самых бараков в боковой улице,
ожидая, когда она распрощается со своим слесарем. Или же... Но, увы! - нет
времени. Да и все равно, с нею хорошо лишь перемигиваться, постель эту
поэзию убивает, даже постель Ирены - наверное, потому, что он ни разу в
ней - к сожалению! - не спал, хотя Ирена, в своем пальто по фасону "Vogue",
словно специально создана для таких радостей.
Трамвай остановился, волна выходящих накрыла волну входящих. Людской
поток на какой-то миг заслонил от него двери, но когда отодвинулась
последняя спина, он снова увидел девушку: она, уже ступив на мостовую,
подавала руку парнишке в берете; тот же, высунувшись следом, держал ее
пальцы в своих и что-то говорил. Со словами:
- Ну, пока, Ярко! - она выдернула руку, изобразила на лице товарищескую
улыбку и вдруг - о, подлая! - тут же одними губами послала в сторону Сэма
ослепительное, жаркое, страстное приглашение на рандеву. Эта улыбка потянула
его как магнит, однако он не успел вовремя преодолеть заграждение из опытных
трамвайных ковбоев и смотрел теперь из плавно набиравшего ход трамвая, как
она быстро шла по мостовой - руки в карманах, папка подмышкой; столь же
быстро он протолкался к дверям и высунулся наружу; она уже стала отставать,
и, когда в тени заходящего солнца он послал ей ответ взглядом, она снова
вызвала его на свидание; он хотел выпрыгнуть, но трамвай уже шел слишком
быстро и рисковать не имело смысла. На фиг! - сказал он себе и остался на
ступеньке; свидание исчезало в пространстве и в неуверенности получувств;
девушка постепенно отставала все больше, стройные ножки в брюках все еще
делали очаровательные шажки вперед; что-то, пожалуй, безвозвратно уходило;
потом она свернула в боковую улицу, на мгновение еще раз мелькнули в
заходящем солнце радлицких окраин ее профиль, ее длинные ноги, ступающие в
сторону холма, где ему никогда не приходилось бывать, ее бронзово-золотая
голова. На фиг! - снова сказал он себе, там есть парень для нее, тот,
накрытый беретом. Она - всего лишь трепетное, светлое существо, о котором
приятно думать, аполлинеровская красавица из трамвая; лучше ее не трогать,
лишь смотреть издали, оставаясь при своих иллюзиях.
На следующей остановке вышел и тот парень "для нее", и трамвай въехал в
Радлицкую долину. Светящиеся окна поместья вернули его к жизни. И ему сразу
стало тошно. Трамвай бежал своей дорогой, а Сэм с отвращением думал об
Иржине, о ее обнаженных плечах прачки и дурацких розовых платьях; весь вечер
она будет на его шее, - ведь к ней никто не приходит, и в сто первый раз он
будет играть стократно сыгранную роль добродушного ловеласа, чтобы барышне
было весело. Зачем он, собственно, это делает? Из какой-то извращенной
филантропии или чего-то еще? Ради еженедельной порции хлеба с маслом в этой
неустойчивой политической ситуации?
Нет, просто потому, что он идиот и ему всегда ее немного жаль. Бедная
барышня без мужчины, толстая и непривлекательная, и если им кажется, что
таскать ее по танцулькам - для нее хорошо... Тетка всегда вспоминала свою
эпоху, - ну конечно же! Однако, если судить по снимкам, тетушка, наоборот,
была очень симпатичной златовлаской в чарльстоновском платье; отец Сэма
вроде бы из-за нее получил в восьмом классе гимназии тройку по поведению,
что по сути было лишь хорошо подмазанной заменой исключения. И вроде бы ради