"Йозеф Шкворецкий. Конец нейлонового века" - читать интересную книгу автора

Павел продолжал:
- Слушай, у нас новый корнетист. Классный мужик!
- Где вы его нашли?
- Он от вас. С философского, первый курс.
Роучек произнес эти слова совершенно банально, но профессора они
укололи: он вдруг - впервые в жизни - ощутил мимолетность времени. Быть на
первом курсе - какое неимоверное счастье! Жить в Праге еще четыре года -
тех, что для него уже в прошлом. Стопудовой гирей на него обрушилась
безнадежность, и понадобилось немалое усилие, чтобы произнести с притворным
интересом:
- А он играл когда-нибудь в диксиленде?
- Да, где-то в Рыхлове или еще в какой-то дыре. Монтик, ну и
тональность у него! С ума сойти! А импровизирует - это надо слышать! - Павел
щелкнул пальцами. И, как назло, добавил:
- Ты же его услышишь во вторник, а? У нас jam в "Луксоре". Придешь?
Профессор промолчал, но щеки его вспыхнули. Стыдом. Во вторник в
"Луксоре" его не будет. Вторник выпадает как раз на Гацашпрндовичи. Павел,
Йойда, Ко-мерс - все будут сидеть под перламутровой раковиной в том дорогом
кафе и трубить "Riverside Blues"; Рената за столиком будет подпевать
вполголоса, а после полуночи они выйдут на Вацлавскую площадь, потом
разойдутся по теплым квартирам с центральным отоплением; он же давно будет в
постельке, под полосатой периной в холодной халупе, навсегда потерянный,
унесенный из мира куда-то в Крушные горы, в сельское училище. Но это же
абсолютно невозможно, - вскричало в нем отчаяние, - нет, нет! - хотя он
сознавал, что его внутренний крик - лишь бессильная риторическая завитушка.
Этого от него никто не имеет права требовать! Он вовсе не для этого -
учительствовать в горной школе! Он не умеет! Ненавидит! От него им никакого
проку! Он погубит всех детей, что попадут под его руку! Они не должны так
поступать с ним! С ума сойти!
Он не слышал, что говорил Павел, если тот и говорил что-то, и не мог
воспринимать, как раньше, это клубное волшебство. В мыслях он уже сидел -
неотвратимо! - в поезде на Усти, с двумя чемоданами и направлением
Министерства просвещения в кармане, послушный, как лопнувший шарик,
учитель-новичок; для него уже наступило послезавтра, утро понедельника;
Рената, Павел, Густав - все прекрасные пражские ребята, милая позолоченная
молодежь, - еще будут спать глубоким сном под теплыми одеялами в
застекленных виллах, в старинных домах набережной, - ведь только семь часов
утра! Для провинциального юноши это лишь мечта - у него нет права на такую
жизнь. Ему отчетливо дали понять, что он им не нужен, что к ним не
принадлежит. Сами они позаботились об охранных грамотах, и никто из них не
дал себе труда нацарапать хотя бы пару слов на визитке для контакта с более
смелыми докторами. Он не стоил им риска. Он для них - лишь неполноценный
коллега из Баликова, которого бросает в краску, когда ему улыбается
элегантная бубенецкая дочка. И всегда это было так: на стипендию в Америку
поехал в конце концов Михал Д. Голлинер, дурак и сноб, который путал
Синклера Льюиса с Элтоном Синклером; в лагере Британского Совета, на
каникулах в Англии, места для него не нашлось. В общественный совет SBA его
тоже не избрали. Это ведь с самого начала было ясно. А он оказался слишком
глуп и не порвал со всем этим.
- Моментик - я пущу грамец, - сказал Павел Роучек и отошел. Мартин