"Йозеф Шкворецкий. Семисвечник " - читать интересную книгу автора

которого я ловил четыре раза. Один такой карманник, он ходил к "Оторванному
уху", - ну, вы этого, конечно, не знаете, вы тогда были еще в пеленках. И
вот я говорю себе: стражник, это не очень приятно, но ты должен его поймать,
черт побери, ты ведь страж: общественного порядка, хотя это был тот еще
порядок.
И в тот момент, когда полицейский бросился за Лео, из-за угла усадьбы
вынырнули три зеленые тени, потом еще две, в мундирах шупо.* Они были
совершенно из другой эпохи, из другого века, нежели этот старый,
добродушный, говорливый полицейский, строгий отец заблудших овечек, которому
оставалось полгода до пенсии, совершенно из другого времени; а этот
усадебный бубенечский район - словно какое-то четвертое измерение, в котором
переплелось старое время с новым, гипертрофированно жестоким. Они сразу
начали кричать, и голоса их кусали уши стражника бульдожьими зубами:
"Wachtmeister, haftnehmen den Kerl!"** И он бросился на беглеца.
______________
* Подразделения городской патрульной полиции.
** Стражник, держите парня (нем.).

- Не знаю, барышня, как это у меня получилось. Нас учили хватать людей.
И я, пожалуй, чему-то научился на тренировках. Он сейчас бежал прямо на
меня, я сделал обычный нырок вправо, оставалось только чуть присесть, но в
то утро, когда увидел этих зеленых, я бросился на него как пьяный, аккурат
рядом, грохнулся на землю так красиво, что даже каска покатилась, и
прикинулся отключенным. Так оно вот было, барышня, только пользы не принесло
никакой. С другой стороны тоже объявились зеленые...
И он рассказывал дальше, как этот замерзший, голодный, загнанный
человек вдруг оцепенел, и одни только мышцы - не сознание, не воля, не
разум - одни только рефлексы, мышцы развернули его; беглец понял, что попал
в западню, и побежал через улицу к заборам усадеб на другой стороне улицы, а
полицейский, лежа на земле словно мертвый, следил за ним полуприкрытыми
глазами: сейчас беглец был как заяц, который спасает жизнь, мчась по пустому
вспаханному полю, а на него с обеих сторон несутся своры лающих собак.
Полицейский стражник рассказывал об этом старчески путано, собственно -
самому себе, а не Ребекке, сестре Лео; самому себе рассказывал этот страшный
фильм, наихудшее воспоминание своей жизни, прожитой среди карманников и
проституток, медвежатников и мошенников, но все же среди людей:
- Он добежал аккурат до этого забора, милая барышня, и хотел влезть на
него. Но в то утро там уже стоял их главный шупак, блондин такой эсэсовский,
ему не нужно было даже бросаться, он просто подождал, когда парень перекинет
ногу через забор, а потом его, медленно так, вроде бы в шутку, схватил сзади
за брюки. Еще и с ухмылочкой такой, барышня, люди так не улыбаются, так
ухмылялся только инспектор Мадуна; знаете, был такой тайный сыщик, его потом
посадили за издевательство над девками, - вот он каждый раз так усмехался, и
я каждый раз знал, что сейчас он ударит правонарушителя в лицо. А этот вот,
барышня, тоже так вот ухмыльнулся и сказал: "Na, Jud, vir ham cajt!" И
держал его за штаны, а он дергался, барышня, знаете, отбивался ногой, будто
надеялся, что ему еще повезет убежать; простите, барышня, но он был точно
как Чаплин в одном кино... Как в старом, суровом максеннеттовском* гротеске:
такой смешной еврейчик на заборе и такой мощный блондин, коп с погонами
шупо, еще страшнее ревнивого Мака Сеннетта. - Остальные подбежали и окружили