"Йозеф Шкворецкий. Бас-саксофон" - читать интересную книгу автора

одной из легенд улицы: несла себя под пышной гривой русых волос, в узком
платье, что подчеркивало все выпуклости ее тела, на томительных длинных
ногах, столь же неприступная и столь же (но иначе) таинственная, как и
Бланка Рживаначева, которая тоже время от времени гордо проходила (пешком)
по центральным улицам в шиншилловой шубке, от которой пахло бензином; такая
вот легенда этого города, этого корсо, этой улицы. На Мики потом, после
войны, женился один техник, и вроде бы позже их вместе посадили - то ли за
политику, то ли за контрабанду; потом она стала пятнистой старухой, и,
конечно, легенда исчезла, легенда этого корсо; да и его самого уже не стало,
все исчезает, пропадает, теряется. Умирает. Снова появился Лотар Кинзе, в
таком же травянисто-фиолетовом одеянии для баров, и мы пошли процессией, как
и в первый раз, в глубины отеля. Едва мы вышли из сферы естественного света,
как на облупившейся стене появились тени, мы снова стали Белоснежкой и семью
гномами, только теперь я был одним из них. И снова зазвучала деревянная
гармония войны. На сцене уже опустили занавес: темное (сейчас освещенное)
пространство зала от нас отделял бархатный занавес, и мы уселись полукругом
за свои пульты.
Я подошел к занавесу. Эта сцена была освящена именами прекрасных
оркестров тех давних времен: Эмиль Людвик, Эмит Клаб, Карел Влах. Опускался
тогда черный круговой задник, и за ним, скорчившись в уголке между стойками
софитов, я слушал когда-то эту небесную музыку; слушал и певицу Миладу
Пилатову, Джипси, как ее называли, а через щель задника до меня доносились в
антракте ее остроты; потом ее вроде бы изгнали из Злина за пьянство и
проституцию, молодые женщины Бати вывели ее из местного Гранд-отеля; с нею
так вечно бывало, она всегда вызывала столько ненависти, всегда ее выводили,
изгоняли, запрещали; наверное, слишком много говорила она душе, а те, у кого
души нет, не выносят в своей пустоте этой сути, этой исповеди, этой Идеи; но
до этого она пела (почти три недели; великие исторические эпохи зачастую
очень коротки, их величие как бы продлевается славой и воспоминаниями) в
заведениях злинской Бэйсин-стрит, между Гранд-отелем и Кинотеатром, где из
затемненных окон кафе и ресторанов неслись в ту военную, протекторатскую
ночь мерцающие риффы: Густав Вихерек (все в белых пиджаках, с плечами, как у
грузчиков, с усиками) как Джанго Рейнхардт, - легкие, колеблющиеся синкопы
свингованных струн через усилитель; а на другой стороне, через дорогу -
Гонза Чиж; как некогда битвы королей в прежнем Новом Орлеане - совершенно
невраждебные; а немного ниже Бобек Брайан с Инкой Земанковой, которая своим
резким голосом возбуждала молодых людей Бати до того, что они гурьбой
бросались под холодный душ. Все это: военная ночь, светящаяся щелями
затемненных окон, молодежные кристинки, которые приезжали сюда трудным
военным автостопом из самой Праги, часто лишь ради этой музыки; наглаженные
киношники протектората; студенты в гольфах, с голодными глазами, глотающие
бифштексы, как слово Божие; солдаты, которые хотели забыть о славе смерти;
ночные бабочки и овечки, погасшие лампионы - все это колыхалось и утопало на
той Пердидо-стрит нашей фантазии, от Гранд-отеля до Кинотеатра, на этой
Тин-Пэнэлли в полузапретных мильнебургских увеселительных заведениях
военного свингового ренессанса, и Джипси была здесь королевой джаза, самой
короткой, но самой ослепительной властью в истории власти, - легендарная эра
Джипси. Вихерека потом посадили за распространение в обществе эксцентричной
негроидной музыки, в ресторанах и кафе стало тихо, Гонза Чиж отправился в
турне, а потом погиб в катастрофе. Инка Земанкова прозябала во Влтаве; вдоль