"Йозеф Шкворецкий. Бас-саксофон" - читать интересную книгу автора

империй). Девушка не пела, на это мы не теряли времени. Мне надо было
показать только, что со всем этим я справлюсь. Через час мы уже сидели в
гостиничном номере (не в том, где лежал подбородком вверх бас-саксофонист, а
рядом) и ужинали. Снизу, из гостиничной кухни, на большом выщербленном
фаянсовом блюде принесли какой-то айнтопф - турнепсовую амброзию; каждый
получил по ложке, я тоже; накладывали на тарелку и ели этот ужин - такой же,
как и репертуар Лотара Кинзе; но ели очень смиренно, молча, очень скромно;
какой-то ритуал. Я представлял себе интерьер некоего фургона, руки какого-то
повара; впрочем, и сама эта комната напоминала фургон: розовые обои в
бледно-голубую полоску (широкие модернистские полосы). А по ним порхали
золотые бабочки (весь этот местечковый отель был каким-то зоопарком из
безумного сна инфантильного маляра), мебель из четырехгранных медных
прутьев, в спинках кроватей - блеклые шелковые вставки. Мы сидели вокруг
мраморного столика на бронзовых ножках, выдвинутого на середину комнаты. Кто
этот господин в соседнем номере? спросил я Лотара Кинзе. Дас ист up
саксофонист? - Да, кивнул Л отар Кинзе, рука его дрогнула, кусок
турнепсового месива шлепнулся на тарелку, фраза осталась незавершенной. Ист
дас нихът шен". поспешно вмешалась женщина с огромным носом. Кивнула им на
окно, закашлялась. За окном со скругленными углами Костелец являл Лотару
Кинзе вид на свою площадь. Было уже семь часов вечера; из авиационного
завода "Металлбаумверке" тянулась шумная процессия тотально мобилизованных,
отработавших свои двенадцать часов; но красота была не в этом - женщина
имела в виду костел: желто-розовый, староготический, распростертый во всю
ширину площади, рассевшийся почти десятью столетиями своего существования,
словно каменный пудинг, с деревянными куполами двух башен, покрытыми мхом,
отчего они светились зеленью, как лесные лужайки, а над ними - красные
башенки с колоколами, как две марианские часовенки на двух зеленых лужках,
утопленные в медовый капюшон окантованной плиткой площади. Ви байунс, ин
Шпитцгюртельгайде, вздохнула женщина. Майн фатер. обратилась она к компании,
которая молча перекладывала турнепс из тарелок в рот, маин фатер имел там
мясную лавку и коптильню, прекрасный магазин на площади, вздохнула она, весь
в бледно-зеленом кафеле, я-я, да с вар фор дем криг. уже давно. Ихь вар айн
юнгее мэдель, дамальс, вздохнула она снова.
Унд генау золъхе кирхе вар дорт, сказала она, показав на круглую башню,
похожую на кремовые завитушки пышного пудинга. Во время конфирмации мы
стояли возле большого костела, рассказывала она, пристально глядя на меня с
обеих сторон своего поразительного носа, мы были в нарядных платьях из
белого шелка, я, ганц вайсс, у каждой в руке молитвенник и восковая свечечка
с зеленым веночком, а его преосвященство господин епископ Строффенски ходил
от одной к другой, давая нам святую конфирмацию. И каждой вручал образок,
ах, как это было прекрасно. Мы вкладывали эти образки в молитвенник. Тогда
люди с почтением относились к святым образкам, у покойницы маменьки их было
несколько сотен, со всей Европы, и даже из Лурда. Я-я, продолжала она,
господин епископ Строффенски был очень красивый. Зо дик вар эр, сутана
выутюженная, будто он в ней родился, ни одной складочки, вся новая. Это было
еще до войны. Да. Он переходил от одной девушки к другой, читал латинскую
молитву таким красивым голосом и раздавал эти святые образки, а с другой
стороны вдоль нашего ряда ходил мой отец с двумя учениками и с маменькой,
ученики несли большой горшок, полный горячих колбасок, а маменька - ковригу
хлеба и нож, а за ней шел третий ученик с полной корзиной хлеба, и каждый