"Йозеф Шкворецкий. Бас-саксофон" - читать интересную книгу автора

бессмысленна музыка трудоемкая, требующая изобретательности ума и
долголетней практики производства каких-то звуков, которые ни к чему,
которые невозможно объяснить никакой рассудочной целью (моя тетя: "Он был
таким бродягой, вага-бундом, играл в барах, на танцульках, да и дома бренчал
на пианино целыми днями. В Костельце с ним ни один порядочный человек не
встанет рядом"). Вот так я играл с Лотером Кинзе и его смешным оркестром,
так же фальшиво, с таким же печально чувствительным вибрато, играл, как
составная часть этого разболтанного человеческого оркестрона, продукт
которого, словно нарочно, был скорее протестом против вальса, против музыки
вообще (он рыдал, так страшно рыдал этот оркестр, что я вообще не понимал
эту дисгармонию, это вибрато, трепетное до потери сознания), - так я играл,
пока композиция "Дер элефант" не закончилась.
Зер гут! Зер гут! воскликнул Лотар Кинзе, неуверенно посмотрев на
женщину за роялем и на девушку со шведскими волосами. Унд етцт, битте,
посмотрел он на меня, в стойке возле вас висит альт-саксофон. Если вы не
против, сыграем еще композицию "Тиб мир дайн герц, о Мариа!" Битте. Я
механически протянул руку к альту, осторожно положил бас-саксофон на пол.
Когда я нагибался, мне опять пришло в голову: Зачем? Зачем этот предвечерний
интимный концерт в пустом зале? Что - Лотар Кинзе, и не только он, но и вся
его бродячая труппа так жаждет дармового музицирования? Ответ я отложил.
Сыграли еще танго. Лотару Кинзе снова удалось добиться от ансамбля того ни с
чем не сравнимого звучания деревенского оркестрика, рыдающего зова, который
доносится по субботам из кабаков где-то около полуночи, выливается вместе с
мутным светом на пахнущую навозом улицу; это надоедливое горловое, слезное
рыдание рожка и кларнета. Мое соучастие было еще полнее, потому что альтом я
владел надежно. Только удовольствия от игры было меньше; это не
бас-саксофон, и он не заглушал пытливо поднимавшегося голоска загадки:
Зачем? Я ведь не сумасшедший, я должен спросить; не могу же я здесь сидеть
целый час, пять часов и, может быть, до утра, соединяя басовый или альтовый
голос с этой завывающей, дисгармоничной несуразностью Лотара Кинзе, а потом
пойти и утопиться в Ледгуе (как мой дядя, который ушел из жизни в седьмом
классе гимназии из-за математического уравнения: решал его весь день, всю
ночь, тетя думала, что он давно спит, а утром его нашли мертвым над этим
нерешенным уравнением, в петле; в нашей семье никогда не было самоубийц, но
кто-то ведь должен начать, хотя бы так, как в Костельце не делают). Так что
этот вопрос я должен выяснить.
Эс вар зер шен, данке, сказал я. Битте, произнес Лотар Кинзе. Ихь
воллыпе айгентлихъ...  - тут я замолчал. Эта проблема глядела из моих глаз.
Ответ на мой вопрос. Ихь мусс етцт шон абер вирклихъ геен.  - Вогин?
вырвалось из Лотара Кинзе. Куда? - Домой, ответил я. Меня уже ждут. Кеннен
зи нихып телефонирен?  - Можно было бы, ответил я. К соседям. Махен зи эс,
битте, умоляюще произнес Лотар Кинзе. И тут я спросил: Варум? И мне
показалось, что красная обезьянья лысина Лотара Кинзе покрылась испариной. С
несчастным видом он посмотрел на гиганта с гармоникой, на коротышку-Цезаря,
но от них не дождался помощи. Слепого он исключил. Потом посмотрел на
девушку, на женщину с большим носом. Та откашлялась, повернула ко мне нос и
выцветшие глаза у его основания; снова откашлялась и сказала (голосом,
напоминающим скрип новых ботинок): Вир браухен зи. Мы вас просим.
Наверное, в тот момент стояла гробовая тишина либо она вложила в эти
три слова ответ очень настоятельный, невысказанный, но очень глубокий, ибо