"Йозеф Шкворецкий. Бас-саксофон" - читать интересную книгу автора

зияли черные стекла очков. Почему? С какой целью?
Да, произнес я и поставил бас-саксофон изгибом корпуса на дощатый пол.
За конусом света висела абсолютная тьма; бог знает кто мог смотреть на нас
оттуда: полный зал публики (ведущей себя абсолютно беззвучно, а мы, артисты,
выходим перед началом представления - не по-настоящему, но и не
галлюцинацией; каким-то доисторическим Спайком Джоунзом в мире, лишенном
юмора, экспонатом из живого паноптикума восковых фигур) или
один-единственный филер, господин Каня, либо его личный шпион, который все
это вынесет наружу, на дневной свет Костельца; однако ничего у господина
Кани не выйдет, потому что Костелец не поверит; в Костельце почитают
рассудок, а не фантасмагории; есть там ходячие фразы, образец рассудочности:
в Костельце это не любят, в Костельце люди этому не поверят, в Костельце
общественность осудит это; ими можно выразить мнение света и кого угодно (их
до сих пор используют, я слышал из уст своей тетки: о концерте камерного
оркестра, о выставке художников-абстракционистов, о Гинзбурге, а тогда это
была старая-престарая фраза); это город рассудочных людей, они с уважением
относятся ко всякой славе, но конкретные ее носители, со своим внутренним
миром и тайной, для них - слегка сумасшедшие, шуты гороховые, то есть люди
второстепенные, хоть и приносящие в государственном масштабе какую-то пользу
Костельцу, этому центру мироздания (придают блеск концертам костелецкого
общества камерной музыки, служат визитной карточкой культурности государства
и, следовательно, Костельца, ибо государство существует, конечно же, ради
Костельца). Здесь рассудочные люди не занимаются такими глупостями, как
сюрреализм или комплекс неполноценности, непонятными (лишь шутам понятными)
проблемами вроде ассонанса, внутренней организации образа, в отличие от
организации внешней реальности. Все существует ради этого оазиса
рассудочности, ради этого позолоченного пупа земли - но главным образом все
же для того, чтоб имелось о чем поговорить: разводы актрис, скандалы поэтов,
ресторанные попойки - люди в Костельце этого не делают, поэтому я в этом
отношении был спокоен; у господина Кани может быть здесь шпион, но "Лотар
Кинзе унд зайн Унтергальтунгсорхестер", барочная, брейгелевская картинка из
преисподней не умещается в координаты Костельца, так же как и бас-саксофон
(тетка: "Зачем, скажи, пожалуйста, нужен этот инструмент? У Бедржиха Сметаны
есть такие прекрасные композиции, а обходился он без всяких там
бас-саксофонов"), как и я в объятиях Лотара Кинзе. И, собственно, мне нечего
искать оправданий из-за Лотара Кинзе.
Но тогда зачем? Лотар Кинзе быстро подошел к одному из пультов; одежда
сзади висела на нем, будто нарочно сшитая на человека вдвое толще; так же,
как у клоунов, у которых то, что имеет вид пальто, должно быть именно
пальто; потом он обернулся ко мне, улыбнулся. Коммен зи гер. Да габен зи
ношен. Шпилен зи. Я поднял бас-саксофон, и он радужно засиял в белом пыльном
свете; мне показалось, что все вздохнули, будто увидели некий предмет
священного культа; потом я понял: он был такой тусклый, тронутый временем,
слюной, медной зеленью, небрежным обращением, что походил (структурой своей
серебристости, серебристо-белой матовостью) на старинную кропильницу, какую
старый деревенский священник в какой-нибудь безбожной стране берет при
свершении богослужений и которая в желтом свете скудных свечей так же
матово, тускло искрится (Боже милостивый, даждь нам отпущение). Лотар Кинзе
подал мне лист; это была бас-сак-софоновая партия какой-то композиции,
которая первоначально называлась "Дер бэр* айн характерштюк фюр