"Йозеф Шкворецкий. Бас-саксофон" - читать интересную книгу автора

ей стихи? Но фельдфебель тоже, вероятнее всего, не вернулся; это было в ту
зиму перед Сталинградом; голубая тетрадка выпала в снег где-то на берегах
Волги, а когда пришла весна и закопченные, облупленные танки армии Толбухина
погнали немцев через выжженную степь на запад, а остатки той бессмысленной,
убийственной, сумасшедшей, геройской команды ковыляли степью на восток, и
таким образом пояс безопасности вокруг трагической реки постепенно
растягивался (и начали в нем властвовать зловещие люди другого неприятеля),
снег растаял, голубая тетрадка оказалась на земле, соскользнула к реке,
которая вынесла ее в море, она растворилась, и осталось от нее только это
стихотворение в моей голове: ин машем копфе кальте винде веен, тот отзвук
Рильке (о ком фельдфебель, возможно, и не знал). Так что же может
произойти? - спрашивал я себя, идя с бас-саксофоном в объятиях, как с
ребенком-переростком, через коричневый полусвет гостиничного коридора; рядом
со мной с одной стороны шел мужчина с шахматной челюстью, с другой - женщина
с лицом печального клоуна, а перед нами - снова старик в древесной одежде,
шаркая хромой ногой о кокосовый ковер, и я, снова взрослый, выстраивал план
своей защиты.
А был я тогда восемнадцатилетним закомплексованным несчастным юношей,
вовсе не мудрецом. Я только чувствовал, но не понимал. Этого понимания тогда
не существовало (что не все немцы одинаковы): была лишь коллективная вина.
Да и потом я никогда не верил в подобные вещи (о Боже, как бы я мог, если не
верил даже в индивидуальную вину? Как она сочетается с христианством? Или с
марксизмом? Человеку ведь дана не свобода, а несвобода. Ведь достаточно,
чтобы моя мать на какой-то из тех вылазок в Бад-Кудова оставила отца (они
тогда были только помолвлены) и вышла замуж за владельца ресторана, который
там в нее влюбился и еще долго после свадьбы писал ей письма, а мне,
ребенку, присылал пряничных мишек, пока сам не женился, - и я родился бы
немцем, а поскольку я мужского пола, здоровый, сильный, рослый, то попал бы,
вероятно, в СС); я знал только, что осенними вечерами приходили в
"Порт-Артур" двое военных, садились в углу, под портретом президента Гахи, и
слушали; а мы играли аранжировки Эллингтона, Басси, Ланцфорда, свинговали,
как будто в нас черт сидел; "Порт-Артур" гремел, как огромная виктрола, до
самой протекторатской ночи в местечке, начинавшейся с затемнения; из-за
саксофонов мы украдкой поглядывали на двух мужчин в форме нацистской
"Люфтваффе". После войны стал легендой Шульц-Коэн (офицер немецкой
оккупационной армии в Париже), который спрятал в своей квартире чернокожего
беглого пленного, а тот под сенью немецкой оберкоманды писал там вместе с
Чарльзом Делони "Hot Discography"; те двое однажды тоже осмелели, достали
из-под гимнастерок ноты, дик-силендовые аранжировки "Liza Likes Nobody" и
"The Dark Town Strutter's Ball" (они достали их в Голландии, обменяв на
аранжировки Хендерсона, которые им дал переписать какой-то бэнд в Афинах) и
дали переписать нам в обмен на записи Эллингтона. Потом они тоже исчезли, и,
возможно, тоже в восточной степи; им не повезло, как Шульц-Коэну, но до
этого они крестили Европу, как одержимые вероучители без идеологии
(собственно говоря, без разрушительной идеологии), как монахи-переписчики
нового времени из какого-то монастыря на марше, тайно размножающие
манускрипты (даже в офицерской школе - это невероятно, но что может быть
вероятным после того, что произошло; у них был своя капелла, один из
музыкантов был капитаном, другой старшим лейтенантом, играли они Чика Уэбба,
свинговали - не при публике, конечно; для той у них был наготове Кредер, - а