"Павел Шкарин. Куб " - читать интересную книгу автора

всё нарастает, и хочется крикнуть: "нет! больше не надо! достаточно! мне
слишком пиздато! я измождён, истощён этим заплывом через бескрайний океан
кайфища!" Но крикнуть уже ничего нельзя. Ты уже утонул. Плавно, неторопливо
опускаешься ты на дно материализовавшегося под твоей жопой кресла и
открываешь глаза. Хочется встать и куда-нибудь пойти.
Когда я вернулся в этот мир, рядом со мною на коврике, растянувшись,
словно спящая собака, валялся А., пялясь чёрными застывшими фарами в
потолок. А. тоже мало не показалось: как только его втёрли, он испытал
жгучее желание буквально расцеловать Гришу, сварившего ему такой приход. А
Гриша уже убегал домой вмазываться, где-то в другой комнате с посторонней
помощью мучительно, с рычанием раненой пантеры производила инъекцию Яна.
Вмазаный раньше всех Олег уже унёсся покупать сигареты, пиво и воду...Но мне
всё ещё не было до всего этого никакого дела. Куба такого матёрого варева
мне оказалось не то что достаточно, а предостаточно - я был полностью смят,
оглушён, я потерялся в этом мегадозняке. Мой первый реальный винтовой приход
оказался заодно и самым сильным из когда-либо мною испытанных.
Поднимаюсь на ноги и, смакуя последние отзвуки прихода, бреду на кухню.
Каждый приход - это по сути маленькая смерть. Эфедриновый удар частенько
заставляет сердце на какой-то миг захлебнуться, замолчать в смятении и
растерянности. И вот, на протяжении этих мгновений или даже секунд, в
благоговейном оцепенении, я слушаю тишину своего сердца. И понимаю, что всё,
происходящее со мной после этой великой и ужасной паузы, и есть смерть.
Яна, раскрасневшаяся, с растрепанными волосами, потягиваясь, словно
после крепкого сна, выплывает из соседней комнаты, мотая репой. Гриша давно
уже убежал: его по какой-то ему одному ведомой причине морочит тут с нами
сидеть. Видимо, он очень был бы не прочь прихватить с собой и Яну, но она с
ним не пошла - может быть, просто назло ему. Что-то Олега долго нет. Под
ногами шляется животное собака. Люблю когда собаки молчат. Сидим втроём на
кухне, Яна с А. курят. Вдохновенный эйфорический трёп, нереально откровенный
и задушевный, обо всём и ни о чём. Яна сразу становится кем-то вроде старой
доброй подружки, от которой у нас нет секретов, и у неё от нас тоже. Вот А.
уходит помочь Олегу отмазаться от родителей, и мы с Яной продолжаем беседу
один на один.
Она рассказывает мне о том, как всё у неё начиналось - про свои первые
в жизни две точки 10 лет тому назад, про то, что из того круга лиц, с
которыми она вместе начинала, сейчас при делах осталась она одна: один умер,
второй в тюрьме, третий завязал. Говорит о том, что это хорошо, что у нас с
А. и Олегом такая по-настоящему дружная сплочённая банда, сформировавшаяся,
что очень важно, до начала наркопрактики. Сравнивает теперешнее молодое
поколение торчков с нарками той, старой формации - сравнение, разумеется, не
в пользу молодых: какой-нибудь нынешний 15-летний сопляк циничнее и подлее
любого старого наркосистемщика. Говорит о своём равнодушии к героину -
главному культовому наркотику молодняка нашего времени: "Прошлым летом
пробовала белый - хуйня... кайф в десять раз слабее винтового, блевать
только тянет". (Справедливости ради надо сказать, что "чистый" винтовой,
совершенно бесстрастно относящийся к героину, это всё же не слишком часто
встречающийся случай (хотя я принадлежу именно к этой когорте). Большинство
же винтовых если и не сидят на белом, то уж во всяком случае частенько им
пробавляются; многие пересаживаются с героина на винт и наоборот; как
правило, доминантным наркотиком всё же остаётся тот, к которому человек