"Вячеслав Шишков. Емельян Пугачев (Книга 3) [И]" - читать интересную книгу автора

- А пашпорт глядел у него?
- Нет, тятенька, поопасался стребовать...
Тут Машенька вовремя ввязалась:
- Они даже у нас трапезовали...
- Молчать! - топнул на неё Сила Назарыч. - Ишь ты, растопырилась с
брюхом-то со своим... Пошла вон! - И, обратясь к растерявшемуся сыну: -
Каков он из себя?
- Шуба с бобровым воротником, прямо тысячная шуба. А сами они,
тятенька, не вовся большого росту, худощавые с бородкой, лицо рябое.
- Твердозадов-то худощав? Дурак ты, чёрт... Да у Твердозадова спинища
- как этот шкаф, и росту, почитай, сажень...
- Да ведь он же в Москве сроду не бывал, тятенька.
- Зато я у него во Ржеве-городе бывал. Эх ты, дубина стоеросовая!
Жулику товар продал! - заорал косоглазый и тщедушный Сила Назарыч, уцапал
с горсть кудри широкоплечего Митрия, стал с ожесточением мотать его голову
во все стороны, ударяя кулаком то по скуле, то по загривку.
Митрий Силыч, могший одним щелчком убить папашу, даже и не пытался
вырываться, только молил:
- Тятенька, простите великодушно... По молодости по моей... Васька
меня уверил...
Хозяин разбушевался, сшиб ладонью блюдо с пирогом, схватил нагайку,
опоясал ею сына, побежал пороть сноху, что принимала с честью жулика, но
был схвачен женой своей:
- Машенька на сносях, дурак плешивый!
Хозяин ударил жену по щеке, грохоча подкованными сапогами, сверзился
по внутренней лестнице в "молодцовскую" и таки порядочно измордовал
кудряша-приказчика. Утомлённый столь резкими и многими движениями, лёг
спать, бормоча:
- Господи, прости ты моё великое прегрешение... Вот тебе и лавра...
А как назначена была после Пасхи свадьба его дочери Клавдии и
поручика Капустина, то он и положил в мыслях - оба тёмных документа на две
тысячи всучить будущему зятю в приданое за дочерью совокупно с наличными
деньгами: зять - человек военный, с кого надо и не надо взыщет денежки
свои.


Долгополов всё ближе и ближе подавался к Волге. Примечал, что
настроение крестьян в деревнях не больно-то спокойно: крестьяне стали
дерзки, на улицах гуртовались кучками, перешёптывались, а то и громко
говорили: вот и к ним-де скоро препожалует царь Пётр Фёдорыч, велит всех
дворян передавить, а землю мужикам отдаст. Долгополов всячески поддакивал.
Как-то в селе Троицком черномазый парень, покупая шёлковый для кисета
лоскут, посверкал на Остафия острыми глазами, молвил:
- Торгуй, торгуй, купец, да поскореича, а то нагрянет царь-государь,
ещё неизвестно, будет ли миловать торговых... Тоже кровушку-то нашу ладно
высасываете, сальные пупы!
Толпа поддержала парня недобрым смехом. Долгополов наскоро задёрнул
воз дерюгой и с шуткой, с прибауткой тронулся на большак, на главный
тракт: там всё-таки воинские разъезды рыщут, на мужиков наводят страх.
Однажды застиг его в лесу вечер, быстро смеркалось, дождь накрапывал.