"В.Шинкарев. Папуас из Гондураса" - читать интересную книгу автора

сказать, скотской Флоренции. В капелле Барди стены расписаны живописцем
Джотто Бондоне, чему уж больше двух веков. Работа эта, в свое время по
причине тупости нравов славная, ныне смеха даже недостойна: фигуры как
чурбаны, мрачные, как скоты, тухлые цветом.
Так вот задумал я эти фрески заново переписать, неизмеримо лучшим
манером. Для того, наняв натурщицу, приступил я к рисованию картонов,
чтобы, показав их герцогу, склонить его к переписанию названной капеллы
по моему, в чем виден резон каждому скоту.
На первом картоне я стал изображать святую Терезу, и так, чтобы моя
работа ни в чем не походила на работу этой скотины Джотто. Я рисовал
святую Терезу с моей весьма недурной собой натурщицы - дамой стройной,
цветущей, с блестящими глазами, распущенными волосами, в полупрозрачных
одеждах, едва прикрывающих младые перси.
Работа у меня пошла было медленно, так как я здоров и очень хорош
собой, и природа моя все время требует своего. Понятно, что я стал
принуждать натурщицу удовлетворять мою природную надобность, но, вместо
того, чтобы принять это за великую честь для себя, мерзавка так стала
орать и сопротивляться, что я склонил ее к плотским утехам с большим
трудом. От этого скотского сопротивления я делался взлохмачен и бессилен,
и работа пошла через пень колоду, так что герцог уж устал справляться о
картонах через своего мерзавца мажордома.
На беду пропал мой слуга Джулиано, прежде посильно помогавший мне и
в работе, и в обуздании строптивой натурщицы. Наверное, славного малого
пырнул ножом какой-нибудь рогоносец-муж, потому что в честном бою мой
слуга легко мог проткнуть любого увальня обывателя.
Приключилась со мной и другая беда. Как-то вечером, когда я
возвращался от герцога, у которого просил денег на продолжение работы, ко
мне подошел какой-то старикашка, и спросил, не я ли тот прославленный
живописец, что прибыл из Рима в эту богом забытую Флоренцию. Приосанясь,
я подтвердил это, как вдруг этот засранец начал что-то брехать и
балаболить комариным голосом, из чего я понял только, что он отец моей
натурщицы. Я велел ему проваливать своей дорогой, но старикашка, совсем
зайдясь или думая меня подлым образом разжалобить, стал брызгать слюной и
плакать крокодиловым плачем. Я, посмеявшись, даже потрепал его по плечу и
предложил ему пару скудо,но негодяй взьярился и стал грозить "праведным
отмщением".
Я было рассмеялся, представив себе, как этот старикан своими
паучьими ручками бьется со мной на шпагах, но затем сообразил, что у
этого негодяя хватит злости нанять какого-нибудь бандита или подсыпать
мне толченые алмазы через свою мерзавку-дочь.
Поэтому, так как улица была совершенно пуста, мне ничего не
оставалось делать, как выхватить кинжал и ударить старого пройдоху
два-три раза. Он захрипел и свалился в канаву, а я, закутавшись в плащ,
побежал домой, горько скорбя, что негдяй-старикашка вынудил все-таки меня
взять грех на душу своими угрозами.
Однако, как не трудно мне было, картон подвигался, святая Тереза
была уже как живая, хотя мерзавка натурщица вовсе не могла уже принять
тот лукавый и прелестный вид, в котором я изображал святую Терезу, а
напротив, голосила и обливалась слезами; ублажать с ней свою плоть было
иной раз просто неприятно.