"Сергей Шилов. Время и бытие" - читать интересную книгу автора

каковое впечатление произвел на меня этот ефрейтор, румяный, новогодний с
иголки одетый, номинальный гений этого мира, отяжелевшее к подбородку, не
имеющее выхода силой мужчины в беспредельное лицо которого, просветляющееся
и комментирующее свою в высшей степени конечность, обретало свежую молодую
плоть в конструировании уменьшительно-ласкательных суффиксов, снимало своей
собственный небритый оттенок неряшливых литературных штудий в своей
аппетитной с иголки пригнанной и поддогнанной новогодней форме, зимней,
прекрасной, какой я еще даже не видел, не то чтобы не носил, поскольку у нас
у всех еще была летняя форма одежды, никакого видимого интереса не проявлял
второй постарше ефрейтор, имеющий свое прочно ему закатившееся отношение к
текстовой работе такого вида, неоднозначно описываемой в терминах
каталогизации, но проясняющее сознающий ее безусловную, хотя и
необеспредпосылочную, необходимость для поддержания незримого равновесия
текстовой работы, общественного договора, руссоистскую структуру которого
все еще можно было различить, один раз попробовал он был впечатать абзац
какого-то настолько неуклюжего, текста, ряда простых слов, значения которых
бесконечно утяжеляются, вписываются со строгой определенностью, хотя и без
определенной цели, так что слова складываются в грамматические предложения,
склеивающие текст, значение к которому присоединяет, прикрепляет сам
читатель сам, выступающий в качестве первописателя, которого здесь и теперь
комментирует автор, но я только рассмеялся, хотя и с должной степенью
перечеркивания улыбки что заставило его слог еще более одеревенеть и перейти
в самозаконную полосу изумительного бреда, которым он впоследствии заполняли
обосновывал увольнительные записки, необходимые им обоим, и которые Шеллинг
из уважения к нему никогда не подписывал, каждый из этих писарей изымал
нечто ему близкое из первичных элементов устройства территории, так что
основная задача по вменению им представлений о письменности, оказавшейся
всего-навсего рассеянием опыта телесности романтика, возводящего в суть дела
мышления наблюдение в замочную скважину вслушиванию за тем, как романтик
рассеивает свой опыт телесности, и наконец, потрепав меня по плечу речи один
пожелав проявить побольше продуктивной способности воображения, другой -
усилить рефлективную сторону трактата, отпустили меня, пожелавшего было
предупредить об опасности новогоднего ефрейтора, которая по моему мнению,
грозила ему со стороны другого ефрейтора, склонного, как мне тогда казалось,
к доносительству начальнику строевой части, который пообещал при мне как-то,
что до командира части этот донос уже конечно не дойдет, но, быть может,
дойдет до начальника штаба, мне же не хотелось так рано отпускаться в
казарму, а еще хотя бы немного побыть в строевой части, поработать над
трактатом, который у меня отобрали, обозначить внутреннюю связь параграфов,
рубрик, написать предисловие и как в зеркале отразить его в заключении,
найти соответствующий язык для написания в недалеком будущем второй части
трактата ''Время и Бытие" и вообще прочно, еще более строго чем посредством
понятий, зафиксировать тот вид бытия, в котором конструируется сущее армии,
опровергающее аристотелевскую линейную концепцию времени, в аспекте
непоставимости, в духе свободы. После того как остался незамеченным мой
трактат, позволяющий мне, в духе философии откровения говоря, претендовать,
по крайне мере, на должность заместителя начальника штаба в иерархии отцов
Армии, после того, как были обойдены вниманием мои статьи в казарменной
стенгазета, в которых вероятно был усмотрен скептический дух мистицизма, и,
наконец, никто из литературных героев, в бреде которых я надеялся встретить