"Сергей Шилов. Время и бытие" - читать интересную книгу автора

собирающего начала той состоящей в наличии повседневности, которая обводила
пестрой корой действительности ядра армии, из коры которой только
доставалась занозе познания, кольнувшая через кору в чувственность армии,
эманацией которой является всякая новая чувственность, наконец, которая
опускалась на армию, как веко опускается на глаз, как дымка опускается на
поля, тем самым мы вырабатывали устойчивое количество теплоты,
соответствующее насыщенной термодинамическими формулами и построениями песне
песней колибри, которой соответствовало само термодинамическое устройство
мира, и в зависимости от которой изменялась энтропия, когда остриженный
солдат-учитель физкультуры в повседневности повествовал о том, как
вытягивались перед ним дети, воспринимая его абсолютно всерьез, исполняя
любые его суждения, и делал это в форме изумительного по своей
информативности бреда, в котором еще улавливались трели колибри, невиданно
влетевшей в певчую прорезь его сознания, оставившей там несколько легких
кружащихся перышек, так, что все целовали его речь, а затем ходили вокруг
строения, уступая друг другу участок за участком для тщательной очистки,
тревожась друг за друга и неприступая к делу, чтобы не стронуть с места
ледник армии, окаменевшиеся массы экскрементов текстовой работы,
онтологизация которых лишь присоединяет нас к ним, и это хождение,
рассеянное стояние на ступеньках собой одно лишь то, что мы водили вокруг,
видя перед собой нечто иное, нежели это строение, оно лишь ход в
необратимость времени дома-колодца, хотя и запакованного нами в саркофаг из
бетонных блоков-слов, по поводу которых Джойс и Пруст, помниться,
сомневались, как их можно было свезти, словить и устроить из них весь этот
саркофаг, внутри которого Борхес служил панихиду по дому-колодцу,
окруженному мышлением жерлу из которого расстреливались буквами алфавиты,
паля картечью по воздуху, ускользающему от определений в духе абсолютной
заполненности и непроницаемости, в пространной своей речи Борхес открывая
вневременное его равностояние, не спадающее по проекту удерживающих его
механизмов текстовой работы составляющихся из дома культуры, бассейна и
автобуса, вокруг которых то и ходили, в которых заглядывали, в которых себя
самих видели, находящихся в доме культуры, в бассейне, в автобусе, и видя
себя, мыслили соответственно, уступая друг другу участок за участком места
текстовой работы, когда я ощущал себя мельчайшей пылинкой опыта телесности в
космосе телесности, пылинкой-словом на побережье безбрежного океана
литературы, и нахожу в себе силы перебить это вдохновение и поставить точку,
а ее затем запустить камешкам по волнам литературы, так, что он только будет
тихо подпрыгивать несметное число раз и никогда не утонет, ведь я сюжетов не
изобретаю, с тем и отдал я свой трактат "Бытие и время" двум ефрейторам,
служившим от века в строевой части за загородкой от кабинета строящего их
начальника, которым в его молчаливое отсутствие, прогуливающегося лесными,
тропами возле территории части речи, по которым мы бегали марш-броски,
которые он просил в книгу от этих тропах не вставлять, и имели полное право
исправлять текст, хотя этим правом пользоваться только один из них, Шеллинг,
неисправимый формалист, отстукивающий этот мой текст на машинке, и
вставляющий всюду где только позволяло место, и запрещало его желание
стучать по клавишам, уменьшительно-ласкательный суффиксы, каковое действие
показывало мне вдумававшемуся в него и прочно в нем засевшему, соразмеряя
его с собственной телесностью, показалось мне наиболее совершенным из всего,
что я видел в армии, осталось для меня необходимым критерием истинности,