"Сергей Шилов. Время и бытие" - читать интересную книгу автора

понимание и вызвать революционные преобразования в их умах способных только
огрызаться с автором, да честить его на окраинах текста, но свято, святее
чем пост, святее чем автор, соблюдать всякий диалог, но встретил понимание
только у логика-флейтиста, отвечающего на всякое вопрошание неизменный
''надо опорожнится" с легким придыханием панречевой концепции интеллигенции,
и у корейца-историка, обладающего также незаурядными способностями филолога,
такими, что обходясь без мата, он находил соответствущий язык для
распознавания смысли под игом армии событий, ими обоими приветствовалось мое
желание найти соответствующий язык для написания "Времени и Бытия",
зародившегося своим замыслом еще в начале нового для меня времени, когда
имея счастье из окна только созерцать вечный и неизменный бег, постоянный
объект армейский эстетики, и вслушиваться в суждения типа, что человек есть
машина из бега состоящая, для бега предназначенная, и что космос есть бег и
что все во имя бега а сам бег от бога, философия откровения которого
преподнесена мне на тарелочке, разжевана и В РОТ положена, на той, самой,
что одна из многих сушится на крючках сушилки для сапог, в виде решения,
воплощающегося в том, что я выписал из дому кинокамеру с многочисленными ее
принадлежностями и, когда она была получена, выбил у Джойса, вошедшего в мое
третье состояние, право пользоваться ею, непременно все это согласовав с
Прустом, что уже не представляло никакого труда, так как с ним я
столковался, что буду снимать учебный фильм о том, как необходимо искать
утраченное армейское время, как, наконец, осуществлять его каталогизацию, я
даже пообещал Прусту, что если эта моя текстовая работа получит ход и
привлекательность, я украшу внутреннее помещение штаба стереоскопическими
фотографиями, в фотошоках которых будет храниться утраченное, найденное,
надежно каталогизированное время, опознанное, и муляжи тех, кто его утратил,
образа литературных героев, дело чуть было не испортил Борхес, очевидно
догадался, что это дело основано на свободе, который решил вокруг показать
свою власть над литературой, но я его успокоил тем, что пообещал снять его и
других еще сержантов какие только пожелают, и они тоже останутся в вечности,
вообще говоря, стоило больших трудов убедить общественность, что ожидающая
материализация и их ответственности существенно отличается от материализации
категорического империтива в системе трансцендентального идеализма Шеллинга
и не встраивает во временящийся опыт электрод категорического империтива, я
доказывал посредством византийской риторики, что занесение их в каталог
вечности на вечное сохранение не только необходимо для общего дела, но и
совершенно безопасно, безболезненно и что никто и не успеет испугаться, и со
следушего дня я приступил к съемкам, тому разговору с армией, который
соответствовал трактату "Время и Бытие", языке, расстраивающим неписанную
речь, команд, возгласов, приказаний, с которыми я теперь кропотливо работал,
расставляющими части армии в мною предназначенном порядке, поворачивая ее
без опаски к ней прикасаясь, разглядывая то одни, то другие ее стороны,
улавливая и заносы в вечность улыбки оживающих в пределах кинокамеры
литературных героев, припоминающих похождения о гражданской жизни, связанные
с теорией государстве по отношению к мертвенному покою которых армия
обнаружила некоторое движение, стронулась с места, начала медленно и
целеполагающе, с той же точностью и практичностью немецкого языка, отдавать,
фабриковать приказы, приказания, распоряжения, сходить шаг за шагом,
царственно, в поддерживаемой и развиваемой представлениями мантии, с ума,
лестница к которому имеет вполне ограниченное число ступенек, так, что мы