"Сергей Шилов. Время и бытие" - читать интересную книгу автора

опорожниться", превышающая по силе и достоинству картезианскую модальность,
снабжающая ее существованием, вызывающая опосредованный смех, в который и
улавливается Событие этой катастройки, проделывавшее дырку в языке,
размещенном в голове в качестве тончайшего ее механизма, в образовавшееся
отверстие которой то и дело заглядывал Борхес пропустить кружечку-другу,
узнавая там книгу только по телесному ее виду, хотя мы в нашем служении
должны были опознавать книгу уже совершенно абстрактно, критикуя по
отработанному образцу воинскую присягу, которую каждый из нас должен был
представить обработанную критику, подходя к столу, за которым сидел
начальник присяги, которым был Джойс, предоставляющий любой на выбор листок
его эпопеи, и должны были комментировать его с той выразительностью и
полнотой, чтобы начальнику текстовой работы становилась открытой внешняя
наша сторона, и когда я подбодренный логиком, играющем на духовом
инструменте, его кивком, и корейцем-историком, смеющимся над авторами
концепции конца истории его пинком, приблизился к Джойсу в форме усатого
прапорщика, окончившего школу прапорщиков с золотой медалью, как девица
В.И., одного из немногих прапорщиков, решившего стать офицером, спрятавшего
на этот раз свое презрительное снисходительное отношение и интеллигенции в
ницшеановских усах казаческого атамана неповреждающим пинком молодого
человека, имеющего дочь, и отказавший читать протянутый мне совершенно безо
всякой задней мысли листок из разрозниваемого сидевщим за столом, накрытым
ватманом, на котором умельцами скупыми армейскими средствами линейкой да
тушью нарисован был черный квадрат, писцом учебника по грамматике,
молодцевато вытер об него сапог, и только указал Джойсу пальцем на описанную
мною территорию, являющуюся совершенно, а не по преимуществу ничейной
землей, на которой только стоят, собрались все, кого касается эта книга,
каждого из которых она коснулась своими сценами, вырезав на своей
поверхности действительное число, более строгое, чем посредством математики,
число людей, вещей, предметов, вещей, слов истин, методов, которые
встретились ей на пути, и большинство из которых она хотя и видимо упустила,
по они тем более пришли, тем более заинтересованные таким к себе вниманием,
ведь она завладела ими тем сильнее, чей если бы она их открыто опознала,
описала, усилила их присутствие отвлеченностью совместно-раздельного бытия
от нерастраченного смысла, отбросив на ветер листок которого, трепещущий в
совершенстве своего методического сомнения, и вместо подписи под текстом
военной присяги ставя перед собой совершенно узкую задачу оттенить и
оттеснить в гордилевом римском философско-политическом профиле сомнительного
ребяческого свойства плагиат античности, этой дикой разросшейся подписью
росчерка пара новеллу, сквозь которую видно было в окне белого запыленного
белым порошком, в котором, оседающем на них, не совпадая с их фигурами,
двигались убеленные этим порошком, засыпавшим их рабочую форму тела, занятые
такой работой непонятного свойства в требующем скорой отделки одном из
помещений штаба, залитом рассеянной белизной просвещения, когда вниз на
часовых, стоящих в ночи белых фигур спускаются белые нити с запыленными безо
всяких царапин ведрами, полными белизны, и о чем-то припорошенный белой
пылью, беседовал с внушением, со своим земляком маленький в белом парике
ефрейтор, и работа продолжалась неустанно, не давая заполняться белому
врожденному листу, на который смехотворно опускалась белая рассеянная пыль,
образующая белые просыпанные дорожки письменности, не уменьшающиеся горы
белого ее порошка, которые можно переносить, перевозить, даже вывезти всю,