"Сергей Шилов. Время и бытие" - читать интересную книгу автора

квадрат вырывая его из привычных бытовых связей, затыкающий половые
ненасытные щели детьми, ведь все в армии из бега происходит, в бег
обращается, образуя единую чистую форму вторичных чувств в отсутствии
первичных, тыкающихся в обезноженное тело тупым и безрадостным пальцем,
отпечаток которого воплощает в себе затейливый узор пространства и времени
бега, единично собирающий части тела, обновляемые в пространствах машины
бега, в одно тело, исполненное безначальной двойственности, рассматривающее
архитектурное пространство машины бега, ее работу, то издали в целом, то
часть за частью вблизи, когда наиболее проницательный беглец обнаруживает
что именно посредством этой машины и сдвигается ледник метафизического
ландшафта армии, скрытой под его каркасом пустым и непрочным внутри, мощнее
катка извне, сопоставляя скорость бега со скоростью движения ледника,
обнаружив существенное смещение, отодвигающее телесность от пота в высшей
степени конечностью тела, в память, среди карабкающихся в нее, с нее
съезжающих, прибитых к этой скале, слов, у которых выклевывает печень
величественно колибри, царица мыслительных пространств, соперничающая с
самим временем, вылетающая в грозу, породившая того пустынника армии,
который вобрав в себя всю практическую мудрость ее подвластных обитателей,
объявил своему командиру на языке картезианских рассуждений о методе,
проявляющем очевидность, общезначимость и позитивную глубину, о том, что во
время бега раскалывается у него, превращаясь в мозаику, то, что он видит во
время бега, что как представляется, можно легко опровергнуть уже с помощью
"логико-философскаго трактата", утверждающего, что видение уже вбирает в
себя всю полноту ощущений внешнего и внутреннего и не составляет вовне себя,
видения в определенном аспекте, ничего подобного, так что командир имел дело
не о болезненностью смысла, а с конструктивным плодом активно ему
подражающего риторического сознания, что, впрочем, было одно и тоже для
находившихся на территории, привыкших опознавать каждое различение внешнего
и внутреннего и истреблять его, где бы оно не находилось, разрешая лишь
потребление воды в умывальнике, неограниченное, удовлетворяющее после бега
самый развитой вкус и риторические намерения употребление которой не могли,
хотя всегда к этому стремились и имели такую возможность, но почему-то
никогда не получалось, выкрики, возгласы, распоряжения сержантов, только
примеривающиеся в этой жажде вырвавшихся из под них на короткое время работ
территории, глотающих воду так осмысленно и глубоко что различали в ней
различите качестве, создавали целую ее эстетику, неизменным предмет объектом
которой была вода, а эстетика была на столько утоление жажды, сколько
системой посылок, правил, осмысливающих и формализующих бег в ее преддверие,
приникали губами к ручке крана, включая и работу пространство умывальника,
показывающее, что умеющий целовать тело, мертв более, чем познающий
телосность, в котором не должно было находится ни одной лишней вещи, не
свойственной умывальнику, где руками, настроенными на прикосновение к телу,
прикасались мы к раковинам, где обрели свое временящееся бытие мириады
плевков испражнений рта, совершали катарсис этих раковин, где исчезали мы за
смежным с умывальником помещением, своего рода исповедальней, где в
священном одиночестве мысли созерцаются смыслы, вовлекающиеся нашими
усилиями в отверстие наличествующей бесконечности, иногда эти усилия под
знаком исповедывающего превращаются в движение совершаемое при помощи одного
только клочка бумажки, письма, например, которая тут же увлажняется от
соприкосновения со смыслами, запечатлевающими поцелуй на светлых ликах под