"Сергей Шилов. Время и бытие" - читать интересную книгу автора

вокруг черепахи и не может нагнать ее, постоянную в своем запаздывании, и
принимается исчислять какое число вещей, находящихся вместе, вместе
обретающихся представляет из себя дом, в котором эти вещи находят смирение,
наказанных за нечестивость перестановок, поддавшихся соблазнителю,
соблазнившему хранящимся там, куда он указывает пальцем, только понимающим
знанием того, что миф есть внутренняя жизнь грязи из-под ногтей, подстригая
которые столкнулись мы перед отбоем с неизвестным доселе языческим культом,
многократно отменявшим и возобновляющим отбой, свойственный всем гениальным
порождениям природы, цепко схватывающей мышление в отличие от сходственной
ему самому способности схватывания, каждый новый раз должен был наращивать
свою жизненную силу тем, что на каждое с блеском возобновляемое построение,
с которого отбой и начинался, повреждая всякое еще трепещущее существование,
мы должны были взываться к жизни с вещами, устраивающими наш быт, в строго
определенном порядке бытия сообразно самой способности иметь время,
обустраивать сущее, иметь дом в качестве языка с каждый видом постельных
принадлежностей по разу, с одеялами, подушками, и, наконец, тумбочек безо
всяких притязаний на непосредственное указание руководящими и разведывающими
бытие кольцом, вырывающим вещи из привычного им быта, к сущности искусства,
касаясь и сталкиваясь с ними с обливающимся чем-то сердцем, как сталкиваются
весомые, имеющие погружающую значительность слова, они медленно расходятся,
так сталкивались и несомые нами в хаотической, пугающей в возгласах внешней
одобрительной риторики вещи, не получая видимых повреждений, сталкивая и
раздвигая меняя местами, удовлетворяя вкус сменившегося единообразия,
разровненное, установленное в порядок по ниточке, протянувшейся через наши
сознания под указанием того же руководящего пальца, которое не велика беда,
будет еще приведено в порядок теми же усилиями, виднеясь глазам щекой,
словом, из-за вещей, с которыми мы бежали на построение, обкладывая друг
друга матом, как льдом бережно надежно заботливо смягчая боль oт ушибов
обкладывают покойников, опираясь на умы, тела, стремитесь мы превратиться в
горячий дымящийся, кусок совести, прикоснуться им в армии. Логическим
завершением событий такого рода, запутывающих письмо, письменностью и
обратно, стравливающих их друг с другом в имеющем совершенно другие
основания спора за литературу, в котором нагромождались и сталкивались вещи,
застывая в быте, под тяжестью которых сгибались, вынашивали в себе, как
детей своих, им предназначенные рабы конца XX века, над которыми как никогда
неограниченно властвовали, господствовали писцы всех мастей, была баня,
заявляющая о своем присутствии мирским символом дожди, внутренней жизнью
которого является состоящее из отдельных площадок мышления, на которые
садится колибри, несущая в ключе благую спасительную весть, золотую ветвь,
чистая территория части армии, территория, которая оказавшись зеркалом, с
неожиданной стороны вдруг указало мне презервативом перста на существо моей
шагистики, подобные вещам в кладе письма, с которого нам видна качающаяся
палуба, по которой, припрыгивая от качки, то в ту, то в другую сторону
носится маленький человечек одно из воплощений колибри, и палуба вдруг
показывается на мгновение механизмом, устраивающим всю эту качку и всю эту
палубу из одной большой панели, вступать с которой в половые отношения учат
в армии, убеждая в возможности и невыразимой доселе человечности этого акта,
свойственного и проистекающего будто бы даже самой сущностью эстетического
предмета устройство органной музыки которого, батарей, раструбы нот души,
устойчивость и световой звук шума которых линеен спадающей в своем