"Сергей Шилов. Время и бытие" - читать интересную книгу автора

водой, потом воздухом, потом землей, собираясь в спекшееся из муки
письменности единообразие, необходимо насущным образом требующее ко всякому
принятию пищи, которое и растревожило, повредило естественную смену дня и
ночи, как в даровитом литературном произведении, в первую очередь, глубоко
ли близко повреждаются жанры, роман, повесть, рассказ, самим временящимся
даром литератора, суммирующего проселки, лесные тропы, знание гор и
письменность ущелий над которыми рассеивается и в которых течет письмо,
обретшее на территории армии, пребывающей в городке только в качестве его
метафизического ландшафта, мельчайшей крошечной площадкой мышления на его
огромном мозге, в котором постоянно фигурируют ароматические панели,
пристанище лидирующего маразма, утепленного древнейшей молодостью духа
изначальных профессий, из испарений телесности которых, и слагался в серой
тишине при свете конца истории, вылетающего из колеи ценностей в полость
замысла, проекта наброска, цивилизации, состоящего в идее заботы самой по
себе, в открытии идеи заботы, в соответствии мифа заботы, опрокидывающей
мироустройство, самое вселенную в присутствие, запечатанное, в одной лишь
точке собирающееся, одним, одним только иероглифом застрявших в земле против
неба ворот КПП, в круг которого, за и перед между которого было одно только
безбрежно пространство, обращавшееся для нерасшифровывающих в иероглиф, для
не видящих его, не видного, ладного, облик которого запечатлевался на всех
вещах и предметах без исключения взаимно-однозначным соответствием своих
изображений притягивающем их друг к другу отталкивающихся друг от друга и
вместе с тем приводящих в движение предметы и вещи, словом всю ту
предметность, на которую эти нанесены, впечатлены в качестве врожденных
идей, эмблем средневекового рыцарства, новелл эпохи Возрождения,
впечатлений, превращающих пространство метафизического ландшафта территории
армии в городе, отличающемся от моего города только суффиксальным
новообразованием поднявшейся как гроб Магомета на невидимых нитях над
разговором с родителями о службе в армии, который недоступен сознанию
призывников, ни раньше, чем они услышат его, ни когда они увидят его, мерами
существующий, мерами не существующий, который не создал никто ни из богов,
ни из людей, которые и внутри этого мифа о времени обнаружили ладно и
скромно свое равностояние предложенным нам тут же для заучивания абзацем и
колонкой текста, которые необходимо было, очутившись в сумрачном лесу,
сродненного с ним мышления и отыскав там зубра, оформляющегося в объяснении
своих зрительных представлений, телесно-зеленой травы, пущи, поблескивавшего
в темноте ручейка, наносившегося сквозь густую кору письменности на белый
лист бумаги, высшее само по себе благо леса, превышающее силой и
достоинством его собственное существованием, зазубрить, предоставляя нам
предуготованный нам ужин, извлекаемого из рукава фокусника, поводящего рогом
изобилия, размещенному меж его глазами, повернутыми кверху носом мыслящем
свой телесный низ в причудливых переплетениях разрешенного, но
неотрефлексированного красного цвета, и запрещенного, абсолютно
трансцендентирующего коричневого цвета, разрывающего свое мышление истекшее
этими цветами, как раздвигают перед собой обеими ладонями произрастающий из
одной точки куст, известный под латинским наименованием сангвиника, под
греческим именем представляющего из себя флегматика, между которыми скачет в
сердцевинной основе смысла, в самой его срединности и средоточии,
массон-холерик, кладущий ту стену; что восстает из пепла художественного
творения перед тем, кто, желая покинуть территорию армии, не ведал, что в