"Сергей Шилов. Время и бытие" - читать интересную книгу автора

дна колодца, через посредство которой обратимо соответствие вод бассейна
тому непосвященному и проницательному нечто, которое в прилежности
нагромождения риторических событий, плывущих над сознанием телесным туманом,
проникающий через себя рябиновыми гроздьями непосредственный опыт бытия, от
которого обветшали и отшатнулись, шарахаясь от нас в пустыню длительных
своих образов городские строения, заставляющие первичные редуты восприятия,
за порогом которого колонна проходит, лишь лишаясь срезаемых как сквозь
масло мышлений, оставшихся в городке безо всякого присмотра, покоящихся на
дерявьях, стенах, везде, где тень опыта такого вот бытия времени оставила
жирный письменный след, след в след которому мы уходили новую городскую
грамматику, пропуская тему за темой, оставляя невыполненными упражнение за
упражнением, приближаясь к первому в своей жизни экзамену по грамматике,
оценка по которому впервые не будет зависеть от экзамена по риторике, знаете
с окончанием которого исчезает город с растревоженным В нем и сданным ему на
хранение, мимоходом брошенным в его кладовые, мышлением, без которого уже
начинается ровный поверхностный забор части армия, знакомящий нас с текстами
учебников невиданного свойства, состоящими из сплошной суффиксации, падежей
и новообразований, свободно ползающих по месту и иногда раздавленных на нем,
вокруг звучат аплодисменты, приветливые возгласы, крики сотрясают наш мир
без слова, без мысли, которые кубически толпятся у проходов и я, взмахнув
дирижерской палочкой, вызываю стремительную расшифровку, разбор штрихов
иероглифов ворот КПП, и колонна стремительно влетает, зажмурившись,
поперечно многорукая, продольно многоногая, в зияние без иероглифов на
территорию части армии.


ЧАСТЬ ПЯТАЯ

Общее дело, овладевшее нами буквально сразу за затворившимися воротами,
КПП, с задней своей стороны увитых переплетенными конструкциями рычажками
падежей и задвижками галлюцинаций суффиксальных новообразований,
обнаружившейся за внешней своей непосредственно иероглифической стороной
подспудно приязненную на эстетический вкус структуру синтаксиса, были той
обманчивой дымкой, мечтательно ликующей пряжкой смысла, подпоясывавшего в
качестве тавтологии мышление, затираемой ароматической панелью романа в
общее место риторики, оберегаемой от царапин, способных превратить
рассмотрение царапаемого в царапающем и обратно в зеркальное отображение, в
котором многократно умножались, упускаясь сквозь певчую прорезь
действительности существования, образующие колонну из наслоений слой за
слоем снимавшихся поступью времени, которое и поселилось уединенно, изменяя
своей сути в риторической своей аскезе, посвятив свое питающееся дело
синтаксиса, соблюдая грамматику, как она известна из учебников, выпрямляясь
из них гераклитовым языком, к которому приник Ницше, отшельников,
оберегающих священный грааль, последнее воплощение армии на земле, ту чашу,
в которой некогда плескалось зрение, вытекающее из убитой вещи,
удовлетворяющее эстетический вкус бога, повелевшего быть и сопроводившего
свое поведение жесточайшими сообщениями и циркулярами, прошедшими сквозь все
инстанции и жанры литературы и дошедшие до речевых жанров, телу армия,
рассеченному на сростающиеся куски святой инквизицией интеллигенции,
оспаривающей права мышления владеть теми вещами, что вместе все были сначала