"Сергей Шилов. Время и бытие" - читать интересную книгу автора

профанном пространстве и дилетантизме времени, обращающихся в телесный знак
вопроса с набычившейся головкой, застынут в ожидании явления мышлением
одного из чудес своих ради священного трепета веры их мышлений, рядом с
которой существует в качестве действительности музыка, окостеневшая и
согласия рубрик, параграфов, частей, обретающая письменность в спекшемся
единообразии общественного договора, общего чувства, опрокидывающегося вовне
необустроенного вагона, прибывающего гораздо мощнее для мышления, чем
прибывающего для его рациональности, соотносящей соответствование конфликта
пространства и времени собранию фактов необорудованности вагона, надежно
подлинному предметно каталогизированному, оставляющему дом-колодец позади
себя своей предсуществующей структурой, забрасывающей и покидающей его с тем
очарованием и лучащейся подвижностью падежей, которая и выносит на носилках
молчания, разрывающее сущность и существование, фокусируя мечтательную
колибри в колеблющийся сосуд, в котором бренчит, звенит, внутри колокола,
так раскачивая его колеблющуюся телесность, что она компенсирует
письменность его самосозидающегося материала, смысл, которое и сопровождает,
прорвавшись таким образом сквозь покровы действительности наша колонна,
заметная уже при многократном увеличении разговора с родителями о службе в
армии, когда мы заинтересовываемся царапинами на его поверхности, сквозь
которые и выпускается на свободу линейное время, строящее феноменологов
жизни в колонну по одному неизвестно когда начавшую я с неизвестно когда
завершающего свой ход, оскорбляющаяся толпой, недоверчиво заводящей свои
будильники по обочинам проселка и потрясающией ими, словно юродивые,
указывающей на них, размахивая руками и что-то неразборчиво крича, в
попытках растолковывания смысла непроходящей ценности, оказывающейся в
протяженном равном мыслящем пространстве проселка стоимостью, а мыслящем
времени поселка, известная влачащим на нем дни свои феноменологам
представлением идей, на которую все обмениваются, превращается друг в друга
посредством которой, той стихии, что разметает, расчищает в ужасе
священнодействия в разные стороны перед уже разогнавшейся колонной мышлений,
лишивших себя зрения так, что оно опечалило и рассеяло небольшой городок
нашего прибытия в телесность нашего собственного зрительного его
представления, высвистывающего смысл эпохи из трелей колибри, трактующего
городок в небольшой столбец письменности текста, сам себя считающий,
покоящийся одинокой свалянной газетной бумажкой, скатанной и брошенной на
вокзале, как ветер перекатывает по земле насекомое в отношении которого мы
передвигались скорее медленно, нежели быстро, мы изменялись, но движение
наше, как и повседневное движение человеческого тела, каким бы воздействием
оно не подвергалось сохраняло в себе, во власть, передержащем своем
постоянстве эстетики, входящей в права наследования и владения частной
собственностью человеческого достоинства, одиноко передвигающегося в городе
в полузабытьи крупного согбенного носа, растворившегося в нем,
запечатлевшего его в своей памяти, в высохшие колоды которой, образовавшиеся
из домов-колодцев, вдвинутых в землю присутствием мышления, мазком берущих
пробы земли на историческое постоянство, каждый из нас свободно попадая по
своему желанию, как легкий камушек, вечно не проговаривающий все смыслы
своего падения и ,yж, конечно, стыдящийся и сохраняющий в тайне интимный
свой стук о дно колодца, так гулко, так вызывающе раздавшийся в окрестностях
бытия, наталкивающихся на ремарки повседневности, страшащиеся единственно
только тайны своего произнесения, зависящей в межвременьи пространствувщего