"Сергей Шилов. Время и бытие" - читать интересную книгу автора

существенно образуют быт, его многоукладность, известны проигрывающим,
представляют собой чудную суть игры самой по себе, вечно сущей, отыгрывающей
время у бытия, загадочно-серой, покоящейся между черным и белым равно
посредине. Молчание выходило на разговор о способах, попытках, случаях
уклонения от службы или хотя бы разностороннего ее смягчения, молчание
поражало этот разговор, имея своей определенной сущностью семя этого
разговора, превращаясь все более в землю, в почву этого семени,
необрабатываемую, покинутую башмаками крестьянина, ту, где семя дико и
необдуманно произрастает. Разговоры, затеваемые мною, имели для меня самого
ту несносную, сжимающую молчание мозолистой рукой речи бытовую интонацию,
которая одним только звуком своим заверяла в возможности уложить любой смысл
вплоть до самого смысла жизни в действительное прокрустово ложе бытовой
беседы о предметах, целях и задачах обихода. Начало разговора становилось
тогда числовым началом, смыслом цифры, открывало и показывало такую
возможность в виде действительного числового ряда исчислением силы тяжести
разговора динамометром молчания. Помимо этого, я понимал, сознательное
отношение к разговору мгновенно опознается и с головой выдает того, кто
пытается употребить и использовать разговор, повернуть его вспять, показывая
тем самым, что существуют еще и другие формы общения и еще более
информативные, чем разговор, к примеру, прикосновение, и что только с
помощью такого общения мы и познаем человека, а совсем не посредством слов,
фраз, предложений, которые заняты какой-то другой, нежели человеческая
телесность, телесностью, и поэтому ведут себя по отношению к человеку как
живые существа, как дети его души, его человеческого начала, страстно
полемизирующего с его животным началом, играют друг с друг с другом, винят
друг друга, запрещают нечто невыразимо двойственное друг другу, винят друг
друга между собой теперь и сейчас, подражают подлинному общению так, как
дети подражают взрослым, и как взрослые подражают детям, буде в них
возбуждают желания. Разговор, обязанный мне своим существованием выходил за
свою бытовую границу, переполняясь бытом, моей верой в его цельность
завершенность, и изливался на собеседника моим сознательным отношением к
этому разговору и искренностью попыток свести его к быту, пронизывающему
изнутри и оживляющему сознание, и еще какой-то особенной верой в разговор, в
свою близость к нему, непосредственное постижение его сущности, наконец,
неизъяснимостью своего присутствия внутри себя самого, только в себе самом
укорененного, из себя самого лишь проистекающего, из себя себя выводящего, в
себе самом обрывающегося. Вера моя в разговор о службе в армии содержалась в
понимающем знании того, что родители мои воспринимали только тот материал,
их которого этот разговор задумывался, мастерился, воспринимали так живо,
непосредственно и целостно, что из невозможности охватить это восприятие
проистекает всякая книга так, что память об этом восприятии будит мой разум
так, как не способно его коснуться ни произведение искусства, не прекрасное
человеческое тело. В этот материал, в состав этого изготавливающего мира
входили и мои многочисленные неуменья, известная пестрота лени, наконец,
страх, горизонты существования которого поразил меня самого своим величием,
беспредельностью, глубиной. Я отказывался от всяческих свойственных мне
восприятий перед ликом этого восприятия, так как не знал я доселе такой
поэзии, которая твердо бы так удерживала бы свой собственный образ,
овладевала бы им с такой последовательностью и всеобщностью и пользовалась
бы его сущностью так повседневно и беспредельно, не ведал такой науки,