"Сергей Шилов. Время и бытие" - читать интересную книгу автора

огромную попытку, которая не была уже попыткой какого бы то ни было
действия, но была попыткой каких-то неочевидных длящихся вечно и
продолжительных объяснений, затруднительность которых многократно
усиливалась тем, что они по преимуществу не носили сколько-нибудь заметного
оттенка благородящейся оправдательности и кающейся изначальности. Ничем из
известного мне, - ни молитвой, ни желанием, ни судьбой, ни целью, - не была
эта попытка; неизменно логичными, исполненными замечательной
повествовательной силы были эти объяснения. Все мое Я было ничем иным, как
едва заметным колебанием каких-то неглавных струн души от легкого дыхания
развивающейся в какой-то другой области, в среде понятий, литературы,
письменности, попытки мыслить то, что скрывалось, шевелилось за службой в
Армии, что посредством нее утаивалось. Никогда не верил я в хаос, всегда был
он для меня красным словцом, непревзойденным украшением речи, но именно за
понятием "службы в армии" находился, основательно так размещаясь хаос,
выхваченный к изъятый этим понятием из природы, его лишившейся, неистребимо
влияя на мысль, связывающую понятие с космосом, он стремился подменить
собой, вытеснить эту мысль, эту связь. Это было сознание - автор идеи
"службы в армии", криптограммы на поверхности бытия, осознание, которое
представлялось мне ранее фантазмом, заполняющим стихиями воды и воздуха
пространство мышления, оказалось существующим существеннейшим образом, и
начинало обнаруживаться во всем, присутствие чего вызвало как легкий смех,
так и священный трепет одновременно. Суть этих моих попыток заключалась, как
мне сейчас очевидно, а ранее только брезжил свет и некоторая приязненная
природная неловкость, леность этой очевидности, заключалась в том, чтобы
найти действительный способ, окольный путь и в ходе его разведения обойти
стороной это явление, в которое испаряется страх всех жизненных явлений, мне
еще не ведомых, но в том, чтобы сделать повседневной, поверхностной саму
мысль о службе в армии, не способствовать такому, продумыванию этой мысли, в
котором проявила бы она свою необходимость, всеобщность, окружилась бы
сокровенным смыслом, оказавшись в его сердцевине, в центре миростояния
смысла бытия. В любезную сердцу привычку, исполняемую нередко с
торжественностью, присущей лишь чтению, достигающему наивысшего своего
воплощения в том непререкаемо-церемониальном чтении, которое сопровождает
обиход древних и священных книг, превратились мои выходы из комнат в кухню,
где всегда можно было встретить матушку, отдающую кухне пристойную для нее
дань, начинавшие разговор от моего молчания, которому я нисколько не
старался придать общеизвестной внимательной выразительности, продолжавшегося
со всей присущей ему силой естественного установления еще недавнего,
необходимо предшествующего такому выходу времени занятий с книгами в
собственной комнате, видоизменяющих, поглощающих и прорабатывающих само это
время; молчание это, будучи потревожено или повреждено даже кухонной
деятельность, и само как-то вдруг приходило в движение, поглощалось
вырастившими на глазах, в самом сознании, предметами обихода, заполнялось
живостью бытовых, кухонного толка вопросов, ответы на которые с изумительной
легкостью извлекались из самих этих вопросов так, что молчание неожиданно
для себя самого в себе самом обнаруживало некоторый вполне определенный
разговор, становилось тем в словах, фразах, предложениях, восклицаниях и
огорчительных подробностях, что в них от них самих оставалось, имелось в
наличии в разговоре, употребляясь в нем, делало его хотя бы сколько-нибудь
осмысленным, т.е. превращало в рулетку, лотерейную игру, законы которой