"Сергей Шилов. Время и бытие" - читать интересную книгу автора

нам в грамматику с извлекающими ответы из самого вопроса объятиями,
наносящими царапину на коже у мышления, для повреждения которого этого
вполне достаточно, хватит и легкого покалывании, шороха, скрипа, плача
высказываний и смеха предложений, вызываемых к жизни не сущностью, а
существованием только мышления, выветриващегося из скалистых пород
окостеневшей логики смыслом, вливающимся в течение времени, вступить в
которое невозможно и единожды, лишь выпасть только из него свежими
плодовитыми силами, вращающими жернов мысли в кругу тавтологии с трудом все
еще не испарившейся воды из бассейна, перемыливающей семена текстовой работы
в муку письменности, из которой пекари и выпекает на специальных жаровнях,
изготавливающихся из сущности техники, литературу, продолжающую вслепую
оборвавшуюся тропу в бесконечность, где все тропы пересекаются, в
незаконченное произведение мышления, в представлениях которого все это и
обретает свое временящееся бытие. Чудесным избавлением, прокладывающим себе
дорогу в пространствующий мир высших сфер, сжимающихся и мерно расширяющихся
в такт ритмической сущности того нелегкого, но таинственного пространства в
просветах пещер которого, занавешивающих себя сталактитами и сталагмитами,
покоящихся, вечно-сущих, самососредоточенных, оснований самой музыки,
развертывание которого образует легкие всякого легкого дыхания, прокалывамые
лишь только склеванными ребрами музыкальных оснований композиторского
скелета, обновляющегося меловой известью так и не извевшихся до музыкальных
оснований вод бассейна, возникающего в подражание священному одиночеству
мысли призрака, отведывающего горьковатую настойку совести в целях
риторического прокашливания с привкусом времени и рябиновых ягод, которые
гроздьями поглощаются в том неистовом невыносимом упорстве, уносящемся от
себя самого, упускающего себя самого через певчую прорезь сознания,
упрямства мышления, желающего возбудить вкус в отпавших от бытия вещах в
качестве такого их внутреннего свойства, что раскрывало их вовне, украшая
речь мыслящего так, как эстетика в своем риторическом спекшемся
единообразии, как лежащие на углях гроздья рябины, дымящие ся, обращающиеся
в подсолнечник, их рассматривающий, украшают тело, лишенное нравственных
средоточий и изначального совершенства, было то так начавшееся общее
движение, что оказалось сбывающимся издревле и хранящимся, коренящимся в
источающих дом-колодец, снабженный музыкальными основаниями, эту музыкальную
шкатулку Мецената, смиряющих конфликт испаряющихся из него как на всем
протяжении книги временится, испаряется вода из бассейна, которую зажигает
реющая над ней колибри, но так быть может и не испарится никогда, засыхающая
в своей прописи, окостенеющая чуждым духом несомых волна ми мазков,
превращая их в вещи, попадающиеся в поисках самих себя, себя утерявших,
приспособившихся, забывшихся произошедших из связывающегося с домом-колодцем
горизонта, раздвигающего ноги, когда дом-колодец относительно него
закатывается и восходит, излучает нас в нем обретающихся, рождает,
сталкивает, разламывает трещинами, накладывает друг на друга континенты
наших мышлений, окруженные безмолвными ровными водными пространствами нашей
речи, пустынные побережья которых, составляющиеся из насыпей, намывания
смысловых образований языка и литературы, таинственным и изумительным
образом принадлежат как континентам метафизических ландшафтов, так и
океаническим просторам риторики, и представляют из себя сущность искусства,
в противовес которой, подвешенный на волоске нашего сознания, мы и
оказываемся в одной однородной соответствующей рациональной, рассматривающей