"Сергей Шилов. Время и бытие" - читать интересную книгу автора

тирады, опустошающей разговор с родителями о службе в армии, находящийся
высоко в небе среди ангелов, чьи лики и гибли в танцах с руками наложниц,
громко провозглашающих свободу и независимость письменности, летящей
навстречу своей гибели, как навстречу локомотиву бежит вокзал, полный
замыслов, проектов, разочарований, отрывающийся было от земли, как
припечатывает его опять, расчленяя его на две и на века не соединяющиеся,
чуждые друг другу части, превращая его в след мгновенно улетучившегося
целого, наставившего рога железной дороге и умчавшегося обольщать и
восхищать от самолетов аэропорта, приветствующие ту на странице полыхающую
грозу, что и впустила нас от упустившей нас действительности дома-колодца,
где он, скованный и неказистый, кособоко, однопроходно, небольшой горсткой
этажей взирающий на проспект, мечтает, строит, планы, прекраснодушничает,
заявляет вслух слуху о непомерном своем уме, разрастающемся, как блистающая
раковая опухоль, что и выставляется на всеобщее и особенное рассмотрение в
качестве произведения искусства, орден, которым наградила его природа,
господствующая вовне дома-колодца, вращающем его принадлежность к
архитектуре, к самому дну дома-колодца, со дна которого нет-нет да и
поднимется, всплывет, выпрыгнет лягушка жабой насевшая на представление о
языке, состоящее из пунктуационных и принимающихся головастиков в
письменности, водящихся обычно на мелководье, танцующих стройными рядами
вдоль набережной мысли, нанизывающей контуры своих берегов перед письмом
друг на друга, дружелюбных в письменности, оживляемой
дикарями-чтецами-курортниками, находящимися внутри дома-колодца, выросшие, в
заполняющей его воздушной прокладкой между своими мыслями соответственно о
письме и чтении, между которыми создается такое напряжение, что оно вызывает
ток литературы и зажигает в качестве пробной лампочки дом-колодец,
излучаемый все тем же одним волоском, на котором подвешено застарелое,
скрючившееся тело письма, свернувшееся в утробе письменности, повесившееся
на пуповине, отгрызаемой мышлением в ходе письма, которое издает тонкий
смыслоозначающий запах, производит в невероятных количествах озон для
дома-колодца, вовне которого с нами совершалась небывалая до неузнаваемости
грамматика рядов, вычислений, построений с помощью линейки и циркуля,
осуществляющих на ладони дом-колодец, клонящийся прахом в излучины ладони,
оседая и растворяясь в них, уносясь вместе с их течением, изъять его частицы
из которого совершенно невозможно, так как в это течение нельзя войти
дважды, ведь над вами будут смеяться, на вас, же набегают все новые волны,
вовне обращенной к отсутствующему солнцу, в которую втыкались, не вызывая
кровотечения внутри и вовне ладони, но распространяли ее в самой ладони,
размываясь в воздухе, вытекающую на проспект, и через него, сначала в
грядущее, затем в будущее, ножки циркуля, тонкие и эротические, с помощью
которого описывались грамматические круги, грифелем многочисленных
построений и перекличек на достававшихся нами из карманов клочков бумаги,
которые были так и опущены в них зажавшимися между каждыми двумя нашими
пальцами, свесившимися и вдруг потекшими, как течет и здесь и теперь
делается мягким воск, на котором отпечатываются талые весенние ручейки,
обнажающие темное, жирное, пахнущее по грамматике из школьного учебника,
письмо средь проталин бумаги, кружащиеся, сливающиеся в два рукава кителя
прокламирующего розовый манифест майора-ректора-лектора качеством его
собственного пота в два мощных потока, благодаря которым дом-колодец стал
колодцем, имеющим содержимое привходящее я него гораздо ранее, чем