"Сергей Шилов. Время и бытие" - читать интересную книгу автора

чудодейственным средством так, как это способна делать лишь стихия,
вызванная к жизни магическими заклинаниями руководя щей буквы, разрушающей,
перекликающей, окликающей нас за имя в взмывающей с нами в воздух из вод
бассейна, на дне которого мы обитаем и бесконтрольно испражняемся, обживая
дно бассейна в непрестанных занятиях философией жизни, оседающей на дно
бассейна, образуя там окаменевшиеся залежи скелетов имен, продуктов их
жизнедеятельности, когда они были литературой, из которых потом людьми,
осваивающими этот океан при чтении этой книги и делается разговор с
родителями о службе в армии, пропитывающий воздухом воды бассейна,
необходимым для легкого в них дыхания, со дна которого вот уже я поднимаюсь,
будучи пространственным объемом воздуха внутри спускаемого под воду для
различных текстовых работ на глубине колокола, звенящего по моей истекающей
кровью фамилии, ради произнесения которой, вдохнуть собственное имя я и
поднимаюсь к верху, к бесконечно плотному, твердому, вбирающему в себя воду
как губка, порождая числа-коды, сюжетов, воздуху культурного, верха в
противоположность культурному низу, где я водоплавающее обитаю и лишь только
вокруг появляюсь на своих собственных крыльях, сокровенных, скользящих по
стенам бассейна так, что над ними имеются до самого дна бассейна мягкого
сечения пространства внутри колокольного воздуха, и в центральном их этих
вложенных друг в друга пространств сидят за письменным столом колибри,
погруженная в самую суть метафизики письма, от которой ее конечно не может
отвлечь мой ребяческий смех и детская возня за дверью, останавливающая
наметившееся в самом безусловном и необходимом смысле падение колокола,
поднимающегося было вверх, не как выяснилось с тем чтобы потщательней
опуститься на дно бассейна и вызвать водяной звон, посредством которого
только и существует вода, который, временясь, неминуемо бы показал, что это
ко мне спящему всего лишь подаост чашу, иди просто проносят мимо, обносят
ею, а возможно, обносят, чтобы торжественно преподнести, мертвецки пьяную,
чистому, опалившемуся, забренчав доспехами иероглифов сделанных из домашней
утвари беднеющего рода, из-за рыцарского стола со скамьи на самом дальнем
конце которой сидит попытка уклониться от службы в армии, обнять которую
совершенно невозможно, под рыцарский же стол, на котором разложены кипы
бумаг этой книги, описывающих оприходывающих, исчисляющих ее, используемых
руководящей буквой для обосновывающей свое владычество каталогизации
подтирок, состоящей в различении в отношении меня, неимущего, в различении,
бытия и сущего, разговора с родителями о службе в армии и моего пишущего
присутствия, оканчивающегося в бессонном забытьи тревожно одумавшимся,
взирающим свысока, болезненно реагирующим на уход и возвращение и на
противоположное, сомневающееся в речи, настилающим деревянные части волн,
единым целым вод, содержащихся в бассейне, которое надвигалось с неукротимей
быстротой, а задвигалось как ящики заполненные карточками библиотечных
каталогов, в, колодах которых и зародилась вся эта комбинация хитроумного
доставляющая неслыханные удовольствия и превращающая все имеющиеся в наличии
глаза в этом литературном описании в восточных наложниц, скрывающих в своем
танце гибель имен и их искаженные лица, отражения которых, тронутые следами
некоторого узора, пропадают в классике, захватывающей часть моего
собственного присутствия, пытающейся втащить целиком к себе во внутреннюю
форму слова, не раскалывающегося на две неравные части, одна из которых
опрокидывается в ад, а другая принимает призывников, приобретая наименование
"дома культуры", строительный раствор которого замешан на традиционном