"Сергей Шилов. Время и бытие" - читать интересную книгу автора

через меня, кожу происходящего, потом мною самим, заслоняющим их от мира,
взирающего на них мною, стеною, проносы на руках, невидевших концертного
зала проеме односложной четверницы половинок дверей, откуда и льется
ломающая слух навстречу из-за той стороны письменности развивающейся в
воздухе звоном друг с друга из-за меня, стены, слова и вещи, бытие и время,
истину и метод, что и послужило окончанием, положило конец, основное звено в
цепь, образующую мою память цепь велосипедного колеса велосипеда, на котором
катит в темном старом парке Христос с донесением, курьер организации памяти
человечества, один из тысяч, которую разрывает карманный титан, спустившийся
в штанину, попадающий о память, где титан сжимает в тисках своего тела и это
докультурное, цивилизационное представление о языке, и руководящую букву в
точку, хранящую в себе знание того, что силой человеческого тела, выражаемой
в единовременном акте, имеющей природное воздействие, сравнимое с силами,
влияющими в космосе, является память, основа и корабль путешествий во
времени, по отношению к которым вот уже расселись; как и распевала колибри,
на небе в определенном порядке мириады зрителей связующих для нас и
рык-лабиринт и руководящую букву, и книгу нового алфавита, которые еще к не
успели все даже свершиться, и все еще происходили одно за другим событием до
прилета колибри, пустынницы и страницы, монахини убогонькой, что, крылами
взмахнувшая, летит живет стрелы, заставшая, но мертвая /помертвелая/, редка
до неповоротливости, и тенью крыл огромная скользящая вдоль стен культуры
дома, захватывающего и отвоевывающего и у бассейна все большие и большие
пространства, так что это захватывание, борьба и раздор становятся одними
волнами, распространяющимися в бассейне от неслучайно один за одним
спадающих, отступающихся в его куб людей, ведущих себя так вызывающе в
кинематографе, опрокидывающихся в бассейн вместе со своими вещами, словами,
истиной и методом, бытием и временем, которые npoносят они, приподняв их над
головой так, словно уже находятся в воде, а еще ведь не находятся, сжать
которую способна только память, тем самым превращающая все несчастливо
происходящее вновь назад тыкая носом в туманные клубящиеся массы
письменности, словно наказуя происходящее за нечестивое отсутствие совести
сообразно естественному порядку времени, обыграть который способна разве
только колибри, очаровательная волшебница, способная одна единственная
преодолеть весь этот обратный путь от времени к бытию, возлюбленная моя
мечтательница, устроившая мне в этот последний вечер перед службой в армии
нечто повседневное, в чем, в клубящейся мерцающей стихии которого, с
радостью рассмотрел я в клубе, из которого валил временящийся дым, в
собственной совести, разговор с родителями о службе в армии, письменность
которого, через которую он и воззвался к действительности, в качестве своего
собственного имени, была пронизана такими мельчайшими проходами, просветами,
щелями, прорезями, в которые соскользнуть, в которых разобраться, из которых
выпутаться могла только одна колибри, владычица сущего, кормилица и
восприемница силой и достоинством превышающая все существования, сама
действительность, нисколько не надвигающаяся на Я, которое более всего
страшится, сжимается собственной памятью в попытках самоистребления, как
земной шар, залитый водой, хотя и сжимается солнцем, но на нем не от этого
только появляются континенты, и он нисколько не уничтожается, зачарованный
колибри, сохраняющей в себе весь разговор с родителями о службе в армии, в
семени которого хранится поврежденный мир, обнаруживший себя внутренней
формой этого вечера, скончавшегося и мирно оплаканного, все цунами которого