"Сергей Шилов. Время и бытие" - читать интересную книгу автора

общим местом этого разговора, в которое затирались смысл к истина моего
существования, как целебные снадобья втираются в кожу, мнимо ограничивающую
внешнее от внутреннего и обратно, массирующими, ставшими материальной силой,
движениями ладоней. Мое бытие окончательно раскрыло себя как разговор с
родителями о службе в армии, чистый, существующий сам по себе, оказывающий
внимание и уважение всем присутствующим в отсутствии моего собственного
рассеивающегося опытом и в опыте присутствия. Я преодолевал свой собственный
город, превращал его в представление, уходящее во внутренний форму моей
телесности посредством этого разговора, к которому возводила себя
действительность, различающая слова перед их выходом на арену, этих твердых
точечных атлетов, показывающих чудеса мышления, сталкивающего их не в
схватке, но в раздоре и единоборстве, в котором сращиваются они в нечто
одно, за которым и находится, пребывает, шевелится истина. Город становился
моим настолько, насколько я методично, квартал за кварталом, дом за домом,
поглощал его окрестности, превращал их мое собственное представление, помимо
которого оставались от города только его конструктивистские руины, развалы и
недоделки, и я возвышался над городом внутренней формой своей телесности,
ему соответствующей, так как город в подлинной своей действительности был
ничем иным, как внутри которого и находился город, покоились там его
незавершенное, единичное существование. Произведение моего некоторого
мыслительного акта расчленяло мое сознание на разговор с родителями о службе
в армии и на, каковы они были сами по себе, безо всякой предварительной
надежды на их сцепление, мое существование было тем зиянием между ними, в
которое упускалось, отпускалось, втягивалось мое Я в Космос, где черной
дырой расположилась моя собственная сущность, и не было вокруг меня, не
сотрясали меня ни плач, ни рыдания, ни смех, а только одно колеблющееся, как
поднятый неосторожным случайным движением из глазного дна, которое не
возможно было ни увидеть, ни внушить, ни осязать, а только лишь к нему можно
было прислушаться. Мои попытки достичь в различных учреждениях еще
какие-либо справки, документы приятно колебали это понимание, так что до
слуха доносились сладостные симфонии, сливающиеся в одно излюбленное
музыкальное произведение, пронизывающее понимание сверху, донизу настолько,
что превращало его чуть ли не в обмылок, используемый всегда окончательно
той хозяйкой, хозяйку для которой заменяет ее собственная квартира,
представление всех ее несовершенств, лукавого сдерживания шевелящегося по ее
углам хаоса посредством хитроумного идальго Логоса. Общение с врагами и
чиновниками по этому поводу и поводку слагалось из разрозненных
филологических фрагментов, в которых каждое лицо, повадки-каждого из которых
были существенно необходимы, впускалось с парадного подъезда у театрального
разъезда или с черного хода после бала в эту мелодию, пронизывающую все их
жизненные основания этики обмылком понимания, брошенным хозяйкой на углу
старой эмалированной, как створки ракушки, плотоядно захлопывающиеся с
человеком внутри них, ванны, в бесконечном ожидании своего часа предстоящей,
грядущей и будущей стирки. Ту первостепенную роль, которую играл для меня
разговор с родителями о службе в армии, играла для меня сама жизнь,
заполнившая гримерную своим стареющим, оживляющимся в своей рассеянности
подростка по ту сторону жизни и смерти, в многочисленных собольих одеждах,
окутывающих, обматывающих, как риторическую мумию, внутри которой все
сохраняется в неприкосновенности для времени, присутствием оставшаяся далеко
позади всех этих своих дней и ночей, воскресающих лун сознания,