"Сергей Шилов. Время и бытие" - читать интересную книгу автора

поверхность, линзу моего разговора с родителями о службе в армии, как
кусочек мела покрывает прозрачную табельную доску какой-нибудь
диспетчерской, употребляемую в качестве ограничивающей перегородки,
испещряемой знаками, какими узнаете позднее, где трудятся и отдыхают от
дежурства мои впечатления, мои мысли, с тем, чтобы быть наготове и являться
вовремя, соблюдая порядок, моих восприятий, изумлений, ощущений, свежих
идей, так ведут они себя в моем присутствии, но я знаю, что у них есть своя
независимая жизнь, личная, и это мое знание не в последнюю очередь
способствовало тому, чтобы они стали именно моими восприятиями,
впечатлениями, перешли ко мне на службу, выбрав меня из других, не
переметнулись чтобы к другим. Я, даже кажется, люблю их, и мне было бы без
них трудно справляться с таким сложным механизмом, которым является моя
психология, разделенная теперь на отдельные участки, линии, рубрики,
параграфы, эпиграфы даже, в которых теперь трудятся до единообразия такие
разнохарактерные, способные к самостоятельной внутренней жизни,
пронизывающих своей деятельностью мою вверенную им психологию, фундамент
цельности моей личности, настолько, что она превращается в конструкцию,
которую несут они на своих плечах, в размеченной знаками отличия форменной
одежде. Вот при таких-то своих рабочих действиях и переносят они совершенно
случайно, с одной части моей психологии на другую, случайно касаясь ее
частей речи частями своих тел, пыльцу опыта, пылинки, ликующие в солнечных
лучах грамматического полотна для изначальны упражнений. И вот, один, два,
да последовавшие вслед за ними позывы, какие-то однократные, и никогда более
не повторившиеся толчки, содрогания и судороги этой разветвленной
организации, имеющей обширную агентурную сеть в чужих сознаниях и резко от
них ограничивающей, и дело ее, ее порядок, поддерживаемый обеспечивающими
жизнь и автономное плавание в водах Средиземноморья, побережье которого
вырезывается латинским языком, притчей во языцех, идеи впечатлениями
ассоциациями, ощущениями, наконец, рассудком, созидаемыми для меня, имея
меня своим пределом, священство которого прекратилось на краю платформы,
когда прервалось сообщение, и остался виден низ края платформы, имеющий вид
подлинной криптограммы рельсов, куда ускользнул я, ничем изнутри не
подталкиваемый, под колеса мышления, снимающего локомотивом, всеобщим
мотивом английских сенсуалистов, колею ценностей в процессе их переоценки
строго по расписанию, что расписано в котором, то и так и будет, пошло
прахом так стремительно и полемично, что в никем не считанные мгновения
архитектоника этой организации опустела по единому сигналу фонетического
письма, так что стылый пар только и дымящаяся совесть еще только поднимались
вниз, клубились, мерцая, конденсировались на брошенных и покинутых рабочих
местах. Завеса спала с глаз моих, и я увидел, что остатки конструкций
организации моей психологии, еще вдруг иногда начинающие и временящиеся
какой-то присущей им работой так, что все эти брошенные рабочие места,
оставленные на произвол судьбы моими представлениями, перекочевавшими на
более доходные места, и воплощали собой саму службу в армии, без прикрас и
покровов, обводящих ее пестрой корой действительности, и что только
возобновление организации моей психологии, набор в нее новых
работников-представлений, и, наконец, выбор более пригодных регулятивных
идей и оборудования, и были бы уклонением от службы в армии, оживлением
костей службы в армии, воплощающей в себя без остатка логику, тем, что имеет
наименование "интеллигенции". Служба в армии открылась вдруг посредством