"Иван Михайлович Шевцов. Набат" - читать интересную книгу автора

как сюда попал. Даже имени не узнал. Но что теперь делать? Придется
похоронить его здесь, в подвале, а затем, возможно, и самому менять убежище.
Но это потом, завтра, когда все уляжется, утихнет. А сейчас... Он взял
карабин и вышел из подвала. Уже стемнело. На улице горели фары автомашин и
мотоциклов, слышалась нервозная немецкая речь. Пробираясь только ему
известными извилистыми ходами в руинах костела, карабкаясь по разрушенной
стене, цепляясь за железную арматуру, он подтянулся на руках и забрался на
высоту - укромную площадку, откуда хорошо было наблюдать и слушать. Здесь он
чувствовал себя в безопасности. Едва ли кому придет в голову мысль
карабкаться вверх по держащейся на честном слове, со многими трещинами
красной кирпичной стене. В эти душные ночи Тихон Морозов не однажды
поднимался сюда из мрачного подземелья, ложился на им же принесенную рогожу
и засыпал.
Куницкому так и не удалось дойти до дома, в котором жил Веслав
Качмарек. Его схватили недалеко от разрушенного костела и сразу доставили в
СД. На его костюме обнаружили пятна крови, о чем было немедленно доложено
самому оберфюреру, и Шлегель понял, что на сей раз попалась крупная птичка,
решил сам допросить задержанного. Пистолет Куницкий незаметно выбросил в
темноту, когда понял, что сопротивляться бесполезно. Он решил прибегнуть к
легенде: он Лявукас Давидонис из Вильно. Он не знал о пятнах крови, и когда
в СД его спросили, откуда кровь, он растерялся, ответил глупо:
- Не знаю.
И сам понимал, что ответ получился глупым. А уж потом, в камере пыток,
увидя всевозможные орудия новейшей инквизиции, столкнувшись с хищным
кровожадным взглядом Шлегеля, он понял, что не выдержит, что героизм,
бессловесная смерть не для него. Он сжался в комок, как пружина,
почувствовал себя маленьким, беспомощным, ничтожным. Его усадили на одинокий
стул, стоящий посредине комнаты. Шлегель подошел к нему сзади, крепко
схватил за волосы и повернул голову лицом кверху. Было больно, но Куницкий
смолчал, он смотрел остекленелыми от ужаса глазами на Шлегеля и видел его
жирный розовый подбородок. Оберфюрер тоже молчал, - он смотрел на свою
жертву, как смотрит кобра на кролика. Долгой, как вечность, показалась
Куницкому эта пауза, думал, что не выдержит. Наконец Шлегель произнес:
- Юде?
- Да, - тихо выдавил из себя Куницкий, и собственный голос показался
ему чужим и далеким.
Большой опыт "работы с людским материалом" приучил Шлегеля почти
безошибочно определять характер человека на духовную и физическую прочность.
Куницкого он постиг сразу. Разжал кулак, отпустил волосы и отошел на шаг.
- Итак, с чего начнем? - спросил оберфюрер, глядя то на Куницкого, то
на переводчика, здоровенного немца из Вроцлава, выполняющего по
совместительству еще и обязанности палача. - С физических упражнений, -
дьявольская улыбка в сторону свисающих с потолка ремней, на которые
подвешивались истязаемые, - или с откровенного признания и чистосердечного
раскаяния?
- Я все расскажу, - по-немецки молвил Куницкий. - Только об одном
прошу: потом вы меня сразу же расстреляйте. Очень прошу.
Угловатые плечи Куницкого перекосились и мелко дрожали. Он пытался
совладеть с этой дрожью, но никак не мог.
- Значит, мы можем без переводчика, Отлично! - наигранно воскликнул