"Иван Михайлович Шевцов. Что за горизонтом? " - читать интересную книгу автора

это, Ларочка, выдающийся народный, подлинно народный, а не какой-нибудь
Гафт, артист Егор Лукич Богородский.
- Я узнала. - Бледное, еще не тронутое летним загаром, лицо девушки
засветилось смущенной улыбкой, а в зелено-янтарных глазах засверкали огоньки
неподдельной радости. - Я вас узнала. Недавно по телевидению шел советский
фильм с вашим участием в главной роли.
Голос у девушки высокий, густой и приятный. Взгляд загадочный,
обаятельно-таинственный.
- Я вас помню по театру, - продолжала девушка после некоторой паузы. -
В годы своего студенчества в МГУ смотрела "Егора Булычева" и "На дне". Вы
исполняли главные роли. - Она смотрела на Богородского со сдержанной улыбкой
обожания открыто, без тени смущения.
Внешне в ней не было ничего броского, все, что называется, в пределах
нормы - тонкие черты строгого лица, длинные черные брови и длинные спокойные
ресницы, небольшой рот и не очень трепетные губы, застенчивая и в то же
время манящая улыбка. Вот это, последнее, и привлекало внимание,
останавливало взгляд, заставляло присмотреться и увидеть то, что не сразу
замечалось - ее глаза. Это были необыкновенные глаза молодой рыси. В них,
как в зеркале, отражались характер и состояние души. Видно и Богородский
обратил внимание на ее глаза. Он встал, выпрямился, расправил могучие плечи,
выпятил круглую грудь и немного театрально пророкотал:
- Благодарю вас, очаровательная сеньорита. - Он поклонился, приложив
ладонь к сердцу, и смотрел на нее с застывшим вопросом.
- Очевидно, Лариса смотрела не столько Егора Булычева, сколько Егора
Богородского, - сорвалось у меня не очень уместно.
- Лариса, в отличие от тебя, хорошо понимает, что эти два Егора
неразделимы, - раскатисто парировал Лукич и принял вид человека,
исполненного достоинства и простоты. Не каждый обращал внимание на ее глаза,
не каждому они светились, но те, кто приметил их, уже не могли забыть. В них
таился какой-то сложный сгусток чувств - тайная надежда и боль утраты,
несбыточные желания и мечтательный порыв, ураган нерастраченных страстей и
всепожирающий огонь вечно желанной любви. Эти глаза ранили тонкие
чувственные и благородные натуры, манили и многообещающе влекли. Их
миндальный разрез хранил нечто загадочное и непостижимое.
- Мы, Ларочка, о театре говорили, - сказал Малинин. - Егор Лукич много
интересного сообщил, о чем в нашей провинциальной и густо сионизированной
Твери мы с тобой только догадывались.
- А нам бы, уважаемый Павел Федорович и почтенная Лариса Павловна,
хотелось бы послушать ваше просвещенное мнение, как профессионалов, что
сегодня творится на фронте истории? - сказал Богородский, не сводя цепкого
взгляда с Ларисы.
- В истории еще хуже, чем в искусстве, - ответил Малинин. - Историю
России нам теперь пишут иностранные шулера. Наши дети-школьники уже и не
ведают, что была в семнадцатом Октябрьская революция что в двадцать втором
был образован СССР. Им говорят, что вторую мировую войну развязал Сталин,
что главные ее герои - Эйзенхауэр и Монтгомери. О Жукове, Рокоссовском ни
слова. Такую "Новейшую историю XX века" сочинил некий господин Кредер.
- Все понятно: гражданин Израиля, - хмуро и с раздражением пробурчал
Богородский.
Откуда-то появились разомлевшие от солнечных лучей Ююкины, и Настя,