"Иван Михайлович Шевцов. Что за горизонтом? " - читать интересную книгу автора

- А тебе так уж нужна ее причина? Ты ж сам сказал словами Бунина:
разлюбила, и стал чужой. В этом и вся причина.
- Ах, вот вы о чем, все о ней? - сообразил Игорь. - Да выбросите,
Лукич, вы ее из своего сердца раз и навсегда. Она недостойна вас.
- В том-то и дело, что достойна, потому и выбросить ее не просто, -
напряженно произнес Богородский. - Недостойные - они на поверхности, их
легко смахнуть. Дунул - и привет. А достойные - они вот здесь, глубоко, в
самом сердце. - Лукич приложил руку к груди. - Нельзя, Игорек, зачеркнуть
десять счастливых лет. Память она штука независимая, память и любовь. Как в
народе говорили: любовь не картошка, не выбросишь в окошко.
- А вы поройтесь в памяти, разберите свою любимую по косточкам и
отыщите все ее пороки мнимые и подлинные, соедините в одну кучу и получится
один большой порок. И вы поймете, что она недостойна, - весело наставлял
Игорь. - Или влюбитесь. Клин клином. А?
- Как у тебя все просто - клин клином. - Богородский уколол его
ироническим взглядом. - Своим аршином меришь, натурщицами. Аля не чета твоим
натурщицам. Она единственная из женщин, кого я любил. Такое бывает раз в
жизни. Один единственный раз.
- А что, Лукач, может Игорь и прав - клин клином. Влюбись. -
Богородский посмотрел на меня пристально и недоверчиво. Я повторил: - А
почему бы и нет?
- В моем-то возрасте? И в кого?
- Любви все возрасты покорны, - напомнил Игорь.
- Да дело может и не в возрасте, - сказал Богородский. - Дело в том,
что природа неправильно, не разумно распорядилась с человеком.
- В каком смысле? Что ты имеешь в виду? - спросил я.
- А в том, что старится плоть, а душа остается молодой. Разве это
справедливо?
- Душа не старится, потому она и бессмертна, - сказал я.
- А я о чем говорю? - вновь заявил Игорь. - Если душа молода, то и люби
покуда любится.
- Кого? Вот вопрос. Допустим, встретил, влюбился. А она? Смешно даже
мечтать. Тут с клиньями ничего не получится. А возврата к прошлому, к
Альбине, нет. Во всяком случае, я ей никогда не позвоню.
- А если она тебе позвонит? - сказал я.
- Не позвонит.
- А вдруг? Откликнешься на зов, пойдешь, и все начнется сначала. - Я
испытывал противоречивые чувства. У них и до этого были размолвки, но потом
все устраивалось. Я знал его пылкий, темпераментный характер и сильно
развитую привязанность к Альбине. Не хотелось верить, что этот разрыв
окончательный. А если, так, то он глубоко ранит тонкую душу Богородского. Я
искренне сочувствовал ему, считался с его переживаниями.
- Ты, Лукич, преувеличиваешь ее достоинства. Ты простил Альбину. Но она
же, в сущности, предала тебя, - сказал я.
- Ее можно понять. Стань на ее место... Или на мое. Любовь не стареет.
Она всегда юная. Тебе этого не понять. У вас, писателей, в ваших сочинениях
любовь не настоящая, придуманная. Настоящей любви вы не знаете, - ворчал
Богородский, лукаво прищуривая голубые глаза и поводя седой бровью. Он
говорил густым баритоном.
- Но до Альбины у тебя была Эра. Тоже любовь.