"Жак Шессе. Der Gartner ("Двойник святого")" - читать интересную книгу автора

неверном свете было видно, как взметается легкая пена ручья.
Так кричал петух или нет? Я плохо различал русло ручья, без конца
виляющего, то исчезающего из виду, то уходящего под землю. Теперь мой путь
лежал под густолиственными деревьями, которым ветер тоже задал трепку, тряся
их почем зря, порой за их ветками бегущее облачко обнажало кусок чистого
неба - он был шафранного цвета. Мне было плохо: я дрожал не столько от
холода, сколько от тоски и омерзения. Начал накрапывать дождь, ветер сносил
капли в сторону стены деревьев... Вдруг в центре узкой долины, обсаженной
лесом, показалась длинная белая стена. Мертвенно-бледная полоса в безлюдной
лощине - странное зрелище, ничего не скажешь. Я невольно замедлил шаг, дождь
прекратился, небо еще озарялось вспышками, но ветер не унимался: проходя по
опушке, я слышал его свист.
В тот момент, когда я достиг стены, из-за туч как раз выглянула луна и
с необыкновенной ясностью осветила то, что находилось по ту ее сторону:
кресты, памятные камни, колонны с ангелами. Я толкнул решетку калитки и
прочел надпись, сделанную металлическими буквами на фронтоне ворот:

AMICIS NOSTRIS CANIBUS GRATIAS*
______________
* В благодарность нашим друзьям - собакам (лат.).


Это было собачье кладбище! От неожиданности я чуть было не рассмеялся,
но вся моя жизнь в этот момент показалась мне такой нелепой, что я опустил
голову, осерчав на самого себя за то, что отправился в непогоду - и куда? В
зловещее место, где были собраны шавки всех местных собачников.
Только я собрался повернуть назад, как дождь припустил с новой силой.
При входе на кладбище имелся какой-то домик, куда я и бросился, скрипя
подошвами по гравию. Домик оказался небольшим храмом с колоннами, плиточным
полом, в глубине его посверкивали ручки садовых инструментов и леек. В
первых проблесках зари, окинув взором простирающееся передо мной
пространство, я увидел заливаемые водой с небес мраморные и железные кресты,
мавзолеи, часовни, статуи, гениев. Они манили меня. Вскоре на горизонте
обозначилась розовая полоса, и шумные дождевые струи, не дававшие мне шагу
ступить из моего убежища, окрасились в нежные тона. Было шесть утра,
занимался новый день. Еще четверть часа - и ветер угомонился. Вслед за ним
унялся и дождь. Некоторое время я еще испуганно ждал чего-то, заслушавшись
пения дрозда, приветствующего зорю мелодичной сольной арией.
Одиночество - то ли дрозда, то ли мое собственное, кладбище собак в
первых лучах солнца посреди залитой дождем долины - все было необычно.
"Красота места настраивает прохожего на задумчивый лад, ему и невдомек, кто
почиет за стеной", - подумалось мне. Солнце развеяло мои ночные страхи, и я
уже почти невозмутимо взирал на ряды могил и полчища надгробий. Я стал не
спеша обходить их и читать эпитафии, к слову сказать, часто исполненные
готическим шрифтом: в них восхвалялись добронравие, бесстрашие и верность
усопших. Если б не надпись на фронтоне ворот, как бы можно было обмануться!
Немецкий язык придавал этим текстам, выгравированным на мраморе или меди,
некую особую величественность. Латынь же добавляла мелодичности. Мне
приходилось делать усилие, чтобы не забывать: речь идет об останках
животных, а не о доблестных горожанах или полных гражданских добродетелей