"Жак Шессе. Последнее бабье лето ("Двойник святого") " - читать интересную книгу автора

подлинный скандал с потаенным ароматом инцеста, поскольку я порой путал его
с ароматом вашего тела, вашего сна и дыхания в тот момент, когда заставал
вас спящей или задумавшейся, и мне приходилось делать усилие, чтобы отделить
вас от вашего мертвого сына или же отослать его мысленно в глубины вашей
плоти, чтобы не видеть. А боги, как они любили, Габриель? Или, ближе к нам,
как любили первые свидетели Христа, умершего и воскресшего, ощущали ли они
его кожей, всем своим существом, боясь быть переселенными из своей
собственной телесной оболочки в тайну другого или же раствориться в
стенаниях и воплях другого? Или же это был крик радости, Габриель, крик,
исторгнутый самой плотью одновременно с криком искупителя? Это было нечто
иное, бессмысленное переплетение тел, из которого можно было выйти более
задыхающимся и влажным, чем только что родившийся младенец.
Любил ли я Габриель в эти мгновения? Да, я любил ее так, как способен
любить создание, с которым рано или поздно мне придется расстаться, и
воспоминание об этой нити, что распрямлялась во мне, потихоньку дает себя
точить усталости и сомнению, превращаясь в угрызение, добавляющее странный
огонь к нежности или желанию по отношению к женщине, которую я обнимаю. Все
эти недели были полны вами, Габриель. Мне не в чем упрекнуть вас, сомнение
закрадывалось в мою душу, я был нетерпелив, когда вы мысленно отсутствовали
или уходили в себя; это бегство в ваш внутренний мир было для меня еще более
тягостным от того, что я видел новые приметы вашей любви. Словно ощущал себя
более виноватым от того, что злился на ваше горе, когда вы ему предавались.


* * *

В конце октября установилось бабье лето, ноябрь явился окрашенным в
летние тона, в окружении прозрачного воздуха, безоблачного неба, словно
перед зимой сердцам дана была счастливая возможность излечиться от тоски.
Излечиться или только наложить на раны бальзам? Ноябрьский свет
обманчив, он заставляет поверить в покой, а покой так мил очам, он оживляет
память с помощью своих теней, подобных тем, что тянутся от деревьев,
вытаскивает на свет Божий лица, погребенные с отчаянием и тщательностью.
На несколько дней все же нужно было довериться этому покою. Стоило мне
закончить работу к концу утра, Габриель присоединялась ко мне, мы пили кофе,
потом гуляли вдоль кладбища, спускались рощей к реке, протекавшей в
километре от дома, среди лесистых береговых утесов. Часто на какой-нибудь
прогалине мы встречали ланей и останавливались посмотреть, как они неспешно
и без страха направляются к лесной опушке. Еще один крошечный кусочек рая на
земле. В солнечных полосах мельтешили птицы, мы молчали, не слыша даже своих
приглушенных шагов по траве; тропой дровосеков мимо нас скакала пара
наездников, в строевом лесу шла птичья перекличка, где-то вдали на дороге
шумел мотор, доносились звуки мира, где казалось возможным согласие и
раскрывалась душа.
- Вы все еще сердитесь на меня? - спрашивала Габриель.
- Я не сержусь, но порой я боюсь, что мы так и не станем ближе друг
другу, чем в день нашей встречи.
- Я все помню. Мы смотрели ваши картины. "Суету сует" Сантино.
- Вы помните и то, в какой момент мы перестали говорить о смерти. Ваш
сын. Матьё.