"Жак Шессе. Сон о Вольтере" - читать интересную книгу автора

присела в реверансе и снова насмешливо качнула головой. Мне кажется, она
репетирует роль, в какой хочет выступить перед господином Вольтером. Или же
мне видится все это в смутном мерцании грезы? Со времени тех событий
протекло столько лет; все эти люди давным-давно умерли: господин Клавель в
1771 году, его жена в 1780-м, господин Вольтер скоро сорок лет как лежит в
могиле. Сияние летних дней в юношеских грезах способно затмить взор, словно
нежданный туман, заволакивающий, одно за другим, лица, еще миг назад
открытые взору, смягчающий резкие движения и горестные обстоятельства; в
этом мареве всё принимает вид ровной умиротворенности, где нет места
никаким злобным или коварным выпадам. Остаются лишь эти вопросы - ненужные,
бесполезные, ибо ответы на них уже тысячу раз прозвучали в моих снах: что
сталось с Од Белле? Правда ли, что много позже она покинула Клавелей и что
ее так и не нашли, хотя другие сны и грозили пролить свет на эту загадку?


X

Что есть сила? Я не знаю. Мне известно лишь одно: я почувствовал силу
господина Вольтера в тот самый миг, когда увидел его привставшим с сиденья
экипажа, едва остановили лошадей. Слуга Кавен распахнул дверцу, и господин
Вольтер с сияющим видом тотчас спрыгнул на песок аллеи, отдал всем низкий
театральный поклон и засмеялся своим смехом - теплым и сухим, как летний
ветер. Что есть сухой ветер? Я не знаю. Быть может, такой ветер похож на
тот, библейский, что, поднявшись, сносит прочь стены и башни.
Итак, он кланяется, он делает пируэт вокруг своей трости, снова
кланяется, согнувшись чуть ли не вдвое, но я не слышу скрипа древних
костей, а вижу вместо того старого, но весьма крепкого человека, который
играет радость жизни, играет учтивость былых времен, играет сердечное
согласие с хозяевами дома, играет странствующего философа, играет свой
собственный образ, значительный, многогранный и непознаваемый - играет все
это с волшебной достоверностью. И мне тотчас становится понятно, что для
господина Вольтера эта игра преисполнена блестящей искренности.
И в ту же минуту я понимаю еще одно - его презрение к Руссо, который
бранит зрелища и поносит театр, то есть именно всё, что любит господин
Вольтер. Ибо театр - это подлинная жизнь, а Руссо видит в нем лишь
суетность и лживость. Жалкая близорукость лжесвидетеля, обличающая его
самозванство.
Наш гость на аллее, его смех в ярком свете дня, его проворная
учтивость, его сухое тело - скелет в слишком просторной одежде. И парик на
старинный манер, с заскорузшими от времени буклями, что прыгают по плечам
при каждом подскоке его хозяина, чье лицо сверкает острым умом, чьи глаза
горят из-под бровей, как два солнца, спорящих своим огнем со слепящим
солнцем на небосводе.
Вот картина, о которой я грежу столько лет. Июльский зной, и это
золотое, разлитое в воздухе сияние, и люди, недвижно стоящие вокруг
оживленного, бурлящего весельем гостя, и этот послеполуденный свет, что
рисует и размывает увиденное... Нужно теснее окружить гостя. Нужно войти в
дом. Но нет, сперва следует поцеловать ручки дамам. Госпоже Клавель,
"философше", и прекрасной Од, чье лицо заливается ярким румянцем, а грудь
взволнованно трепещет от магнетической близости гостя. Затем господин