"Жак Шессе. Сон о Вольтере" - читать интересную книгу автора

Но один вопрос, среди всех прочих, особенно занимает господина
Клавеля. Дядюшка пока тактично не задает его, но едва речь заходит о
разрешении или запрещении азартных игр в Лозанне и Женеве, как он тотчас
пользуется этим предлогом, чтобы спросить:
- А кстати, о Женеве: вы ведь побывали там несколько дней тому назад?
И, ежели я верно понял, дорогой друг, даже гостили в Фернэ? Как поживает
наш любимый друг, господин Вольтер?
И тут Казанова, подняв голову и пристально глядя ему в глаза,
изрекает:
- Господин Вольтер? Великий Вольтер? Vanitas vanitatum*.

* Суета сует (лат.).

Вот и всё. Он ни минуты не колебался. Сказал и теперь молчит. На лице
моего дяди выражается оторопь.
Какая мертвая тишина царит за столом! Мне чудится, будто мир, который
я знал доселе, этот спокойный и внятный мир, нежданно разверзся под нами,
словно треснул от удара молнии. Да, именно так: весь мировой порядок рухнул
в пропасть и на его развалинах остались лишь ужас и позор. Еще миг назад мы
были в Усьере, сидели в саду, за столом философа, радушно принимающего у
себя просвещенных гостей. И вот, в один прекрасный день лета 1760 года, в
час полдника, один из этих гостей коротеньким библейским изречением
смертельно оскорбил господина Вольтера, почитаемого, как бог, в нашем доме.
И это убийственное словцо сделало свое дело: все мои сомнения в истинности
видимого, все страдания по поводу обманчивости нашего мира, его вещей и
обитателей, всё это вмиг оправдывается; дефиниция господина Казановы
безжалостно и грубо стирает позолоту лжи с окружающей действительности.
О, как тяжела эта минута, как страшен этот зияющий провал! Мягкий
предвечерний свет окутывает холмы, разговор за столом зазвучал вновь, я
слышу слова - да, всё верно: кто-то спрашивает, кто-то отвечает, беседа
течет вполне мирно, но теперь это выглядит так, словно сей глубокий поток
отравлен смертельным ядом. Словно жизнь убита в самом зародыше. Вдали от
нашего стола, вдали от рощицы вязов и шарообразных самшитовых кустов, за
пределами начинающего желтеть сада, мерцают холмы под клонящимся к
горизонту солнцем, зрелые хлеба застыли в безветренном воздухе, невидимые
жаворонки по-прежнему звонко кричат где-то в вышине. Вокруг царит
безмятежный покой. Однако яд уже проник в кровь. До сих пор Усьер для меня
был храмом поклонения господину Вольтеру. Но хватило одного слова господина
Казановы, одного изречения из Экклезиаста, прозвучавшего в доме
высокоученых кальвинистов, чтобы разрушить эту магию, разоблачить обман и
восстановить хаос - обиталище первородного греха.
Мне только восемнадцать лет, но я уже весьма недурно разбираюсь в тех
вещах, что причиняют мне страдания, и в тех, что помогают жить. Господин
Казанова объявляет о своем отъезде немного раньше, чем предполагалось,
господин Казанова отбывает как раз перед надвигающейся грозой, карета
господина Казановы подается к дверям под первыми каплями дождя. Все хорошо.
Вечером за ужином никто не говорит об этом визите, и никто никогда больше
не вспомнит о нем. Гладкая ряска еще раз сомкнулась над черною прорехой.
Что же это за мир! И что так странно, неотвязно мучит меня в этом
происшествии?