"Жак Шессе. Исповедь пастора Бюрга " - читать интересную книгу автора

недолго думая, избил бы меня, быть может, не остановился бы и перед более
крутыми мерами, обнаружив меня здесь; он бы ликовал, и вся страна
содрогнулась бы от громовых раскатов злобного хохота.
Я силился сосредоточить мысли на книгах моего учителя, на моем плане:
ведь я ни разу не усомнился, что это воля неба и знак его могущества. Я
напоминал себе о чести моего сана, о высокой миссии, принятой мною, но,
несмотря на все основания ненавидеть Н. и желание одержать над ним верх,
логово врага, куда я явился, чтобы покарать его, пугало меня так, что чем
отчаяннее я призывал себя к борьбе, тем глубже проникал в мою душу страх
перед угрюмым безмолвием его жилища.
Я не раз замечал, какую странную власть имеют надо мной дома. Одни
воодушевляют меня, наполняют восторгом, другие разят наповал подобно
ударам, и лишь благодаря волевому усилию удается мне совладать со
вспыхнувшим страхом и не бежать от них прочь, будто от злых чар. Бюзар был
как раз из таких. Распахнутые окна на фасаде из больших камней, широкая
шиферная крыша с башенкой; быть может, надменный вид придавали ему другие
постройки, броской декорацией окружавшие эту крепость: их хаотическое
нагромождение, тонувшее теперь в сумраке, ибо солнце уже садилось, вселяло
в меня смутную тревогу, и мне было не по себе. Потом я представил роскошный
выезд в гараже, вспомнил обширные владения, расчетные и долговые книги; я
вновь и вновь твердил себе об оргиях, об угрозах в мой адрес, и самое
настоящее бешенство овладело мной, когда я подумал, что и Женевьева может
оказаться в один прекрасный день жертвой властелина здешних мест.
Отвращение подтолкнуло меня. Я подошел к двери и нажал кнопку звонка.
Женевьева была удивлена, увидев меня. Она пригласила меня пройти в
маленькую гостиную, которая, должно быть, служила приемной в те дни, когда
Н. назначал аудиенцию своим деловым партнерам и арендаторам. Я не стал
затягивать первый визит и вел разговор достаточно сухо и строго, чтобы он
ничем не напоминал дружескую или задушевную беседу. Я был пастором; но как
же, думал я на обратном пути, как заставить Женевьеву забыть об этом в
дальнейшем, чтобы она не оттолкнула с ужасом мои первые авансы?
Дни стояли ясные и теплые. Уже во второе посещение я предложил
прогуляться к лесу. Было утро. Старые дубы и осины каймой светлели у
опушки, дальше начинался густой ельник - когда входишь в такую чащу, легкий
озноб пробегает по спине. Мы почти не разговаривали, и наше молчание
рождало между нами близость куда более глубокую, чем та, что создается
беседой, когда двое гуляющих восторгаются красотами пейзажа. Женевьева
оступилась; я поддержал ее за руку, и некоторое время мы шли так, пока
слишком узкая тропинка не разъединила нас. На удивление неровная лесная
дорога заставляла нас петлять и взбираться на склоны; тишина стояла
необычайная. Плотная, напряженная тишина; мне казалось, будто я иду сквозь
фосфоресцирующую массу: под елями разливался сероватый волнующий свет. Я
понимаю людей, обожествляющих лес. Божество и вправду притаилось под этой
сенью. Мы знаем, что оно здесь, его присутствие ощутимо, почти осязаемо.
Холод окутал наши плечи - не быстрый холодок озноба, но долгий,
пронизывающий холод, быть может, предвестие могильного, - с грустью
подумалось мне... Я старался целиком сосредоточиться на этой минуте, чтобы
потом ничего не утратить из ее колдовского очарования: Женевьева рядом со
мной, ее неуверенные шаги по неровной тропе, и это нарастающее в душе
ощущение, что мы вошли в священное место, где даже шаги заглушаются, чтобы