"Жак Шессе. Исповедь пастора Бюрга " - читать интересную книгу автора

мной, и я удержался в приходе лишь благодаря осторожности, скрытности и
твердости духа, которую я черпал изо дня в день в трудах моего учителя.
Вот почему, круто изменив в последний момент свои планы, я решил
принести в жертву Женевьеву - решил в тот самый вечер, когда увидел ее в
ризнице среди моих новых катехуменов. За тридцать километров в округе это
знал каждый: Н. до безумия любил дочь. Он осыпал ее подарками, одевал, как
куколку, баловал. Его любовь переросла в настоящую страсть с тех пор, как
после смерти жены он поместил Женевьеву в закрытое учебное заведение в
Немецкой Швейцарии: Н. видел дочь только во время каникул, когда увозил ее
к морю или отправлялся с ней путешествовать, после чего девушка
возвращалась в пансион. Но Н. просто не мог жить без дочери. Несколько
недель назад он забрал ее домой и поселил на ферме Бюзар в маленьком
флигеле - в стороне от главной постройки, чтобы она была по возможности
дальше от попоек и кутежей, которые продолжались в доме и после ее приезда.
По утрам Женевьева занималась делами в конторе лесопильного завода.
Пребывание в пансионе задержало ее религиозное воспитание. Ей как раз
исполнилось семнадцать, и было решено - несмотря на прилюдные заявления ее
отца о глупости пастора, - что она вместе с другими юношами и девушками
станет посещать уроки катехизиса.


III

Я увидел ее снова после Пасхи, на первом занятии, в ризнице, где нам
предстояло больше года встречаться дважды в неделю. Я был поражен ее
красотой, изяществом и серьезным видом, что так не соответствовало шумному
нраву и чванливым замашкам ее отца. Она была неразговорчива и редко
принимала участие в наших беседах, но по всегда внимательным глазам и
немногим ее вопросам я угадал тонкий и не по годам зрелый ум.
Я говорил и все время видел в глубине тесной полутемной комнаты ее
длинные светлые волосы, блестевшие в последних лучах заходящего солнца. Она
записывала что-то. Она слушала вдумчивее и схватывала быстрее, чем
остальные. Очень скоро она перестала дичиться. Часто бывало теперь, что
после двух часов, проведенных нами вместе, она задерживалась еще на
несколько минут и просила меня то-то объяснить или вернуться к интересному
моменту нашей беседы. Я поймал себя на том, что ее присутствие заставляет
меня быть взыскательнее в моих речах: так, у меня вошло в обычай глубже
вникать в вопросы и иллюстрировать примерами мои толкования, всесторонне
освещать тот или иной тезис, чье-либо высказывание; я так увлекся, что
львиную долю времени посвящал подготовке уроков катехизиса. И тогда мне
пришлось признать очевидное: каждую неделю я ждал этих встреч с растущим
нетерпением, и, если из Бюзара звонила экономка с сообщением, что
мадемуазель Женевьева нездорова и не сможет присутствовать на занятии, я
испытывал острое разочарование, и только мысль о том, что она придет на
следующий урок, немного утешала меня.
Моего читателя удивит это признание: он-то считал меня аскетом,
безраздельно преданным вере! Как, воскликнет он, у вас были глаза, было
сердце, ее отсутствие причиняло вам боль? Могу только утверждать, что ни
лицо, ни поведение не выдавали моей грусти, когда я не видел Женевьевы, и
смятения, в которое повергали меня встречи с ней. На уроках катехизиса я