"Джон Шерилл, Элизабет Шерилл. Брат Андрей: Божий контрабандист " - читать интересную книгу автора

некоторыми из них. Они же все написали мне в ответ фактически одно и то же:
"Ты воюешь за свою страну, Андрей. Поэтому остальное не имеет значения".
Только один человек сказал об этом больше. Это была Тиле. Она написала мне
о моей вине. Эти слова потрясли меня. Но дальше она говорила о прощении. И тут
я ее не понял. Чувство вины сковало меня как цепь, и ничто, чем бы я ни
занимался - пил, дрался, писал письма или читал их, - не могло избавить меня
от него.
Однажды, когда я был в увольнении в Джакарте, я увидел на базаре
маленького гиббона, привязанного к длинному шесту. Он сидел на самом верху и
ел какие-то фрукты, и когда я проходил мимо, прыгнул ко мне на плечо и дал мне
дольку апельсина. Я засмеялся, и этого было достаточно, чтобы ко мне тут же
подбежал продавец-индонезиец.
"Сэр, вы понравились моей обезьянке".
Я опять рассмеялся. Гиббон дважды подмигнул мне, а потом показал зубы,
что, по всей видимости, должно было означать улыбку.
"Сколько?"
Вот так я купил обезьяну. Я принес ее с собой в казарму. Сначала все
ребята были в восторге.
"Она кусается?"
"Она кусает только жуликов", - ответил я.
Это было легкомысленное замечание, ничего не значившее. Но как только я
произнес эти слова, обезьяна вырвалась у меня из рук и, хватаясь за стропила,
прыгнула - непонятно почему именно туда - на голову крепко сбитого парня,
который на удивление часто выигрывал в покер. Он дернулся и стал размахивать
руками, пытаясь убрать с головы обезьяну. Вся казарма разразилась хохотом.
"Убери ее от меня, - кричал Ян Зварт, - убери ее!"
Я вытянул руку, и обезьянка прибежала ко мне.
Ян пригладил волосы, одернул рубашку; в глазах его вспыхнул зловещий
огонек. "Я убью ее", - тихо сказал он.
Так в этот день я приобрел одного друга и потерял другого. Прошло совсем
немного времени, как я заметил, что у обезьянки болит живот.
Однажды, когда я нес ее на руках, я почувствовал у нее в области пояса
что-то жесткое. Я положил ее на кровать и приказал лежать смирно. Очень
осторожно я искал в шерсти то место, пока наконец не обнаружил его.
По-видимому, когда обезьяна была совсем малышкой, кто-то обвязал ее куском
проволоки и так и не снял ее. Обезьяна выросла, а проволока вросла в тело.
Должно быть, она причиняла ей сильную боль.
В тот же вечер я сделал ей операцию. Я взял бритву и сбрил шерсть вокруг
пояса на три дюйма в ширину. Обнаженный рубец был красным и страшным. Ребята в
казарме смотрели, а я осторожно резал плоть животного до тех пор, пока не
дошел до проволоки. Обезьянка лежала удивительно тихо. И даже когда ей было
больно, она смотрела на меня такими глазами, словно хотела сказать: "Я все
понимаю". Наконец я вытащил проволоку. Она тут же вскочила, закрутилась
волчком, принялась прыгать у меня на плече, дергать за волосы к великому
восторгу всех ребят в казарме - кроме Яна.
После этого происшествия мы с гиббоном стали неразлучными друзьями. Думаю,
я привязался к нему так же крепко, как он ко мне. Мне кажется, в той
проволоке, которая связывала его, я усматривал параллель с моим чувством вины,
которое точно так же сковывало меня, а в его освобождении видел то, к чему
стремился сам. Если днем я не был занят, то брал его с собой на длительные