"Галина Щербакова. Отвращение" - читать интересную книгу автора

Она ехала в Москву на кастинг. Девочка мечтала стать сначала моделью, а
потом Милой Йовович. Ей ли не встать ногой на столик, за которым пила чай
доисторическая эпоха, которая понятия не имела, какие грандиозные у нее
планы на жизнь и сколько в ней силы, чтоб разнести всех, кто станет у нее на
пути, к чертовой матери.
В Москве Рахиль обещала встретить некая фрау Финкель, которую она,
естественно, не знала. А потом выяснилось, что фрау Финкель - ее студентка
полька Боженка, судьба их свела в Ростовском университете, где она работала
именно тогда, когда группа поляков приехала учиться в бывший когда-то
давным-давно Варшавским университет.
На перроне ее ждала солидная дама в сером широченном саке и
нахлобученной по самый нос шляпе, - ну кто б ее узнал! Но дама сняла шляпу,
тряхнула волосами соль с перцем, и Рахиль расплакалась, огромная пасть
лонгольеров, что откусила куски жизни жадно и безжалостно, вернула время.
"Боженка! Боженка!" Ан, нет. Пышноволосая брюнетка Боженка давно
онемечилась, звалась Бертой - но одновременно стала слависткой и уже давно
мечтала пригласить ту, первую ростовскую молодую преподавательницу, которая
раскрыла ей глаза на писателя Чехова, в котором она не видела ни мощи
Толстого, ни страсти Достоевского, ни тургеневской шелковистой мягкости и
лепоты... Одним словом, Чехова как бы для Боженки не было. А эта худенькая
женщина с курносым носом и еврейским именем на ее гримаску по поводу
родившегося под Ростовом доктора из лавочников так стукнула кулаком по
столу, что подпрыгнул томик какого-то современного поэта и как бы завис в
невесомости, стесняясь вернуться на оттолкнувший его стол и не умея
подняться выше, дрожал в воздухе не то от стыда, не то от слабости.
Молоденькая Рахилька гремела на всю аудиторию.
- Критерий "один пишет лучше, другой хуже" не может иметь места, ибо
времена переменчивы, взгляды и вкусы различны, как фасоны платьев, кто
сегодня писал хорошо, тот завтра может казаться бездарным, и наоборот. Чехов
из всех один был вне времени, которое, конечно, для каждого и несет смерть.
Толстой упивался величием своего ума, Достоевский чванился нищетой и
бедностью, Тургенев - отверженностью женщиной. А Чехов был сразу и велик, и
беден, и отвержен, но был счастлив жизнью, которой у него было так мало.
"Смертного часа нам не миновать, жить еще придется недолго, а потому я не
придаю серьезного значения ни своей литературе, ни своему имени, ни своим
литературным ошибкам". Так сказать мог только он. Он один.
Кажется, именно в этот момент висевший в невесомости томик распушил
листочки и шмякнулся на пол, как связанная перед смертью курица.
Так все помнила Берта.
А Рахиль помнила другое. Их испуганно открытые тогда рты и как ей стало
потом неловко, что она кричала им по-русски, а они ведь в нем пока еще были
очень слабы. Кроме этой девчонки со смоляными волосами. Она одна свободно
чирикала по-русски, украшая его своим очаровательным пше-пше-пшеканьем.
Берта отвела Рахиль в гостиницу, а сама пошла утрясать все с
украинцами - дала Берта маху в этой новой истории.
Что мы знаем об ожидающем нас за дверью? Стоило Берте уйти, как
противно и пугающе заломило в боку. Рахиль знала все признаки начинающейся
почечной колики. Она выпила лекарства, села в горячую ванную, но уже вылезти
из ванной не смогла. Она стучала в стенку мыльницей, может, час, может,
десять минут, рвущая изнутри боль и бесконечная рвота путали и сознание, и